Не знаю, что она прочитала на моем лице, но улыбка исчезла. Взгляд стал пристальным, напряженным. Блестящие черные волосы разлохматились, слиплись от пота, капли текли по щекам, ребрам, груди, животу, темными пятнами расплывались на голубой простыне.
Я встал, открыл другие окна, чтобы впустить хоть какой-нибудь ветерок. Ее глаза следили за мной.
— Кто-нибудь за тобой придет, Лилиан.
Она яростно дернула головой в знак протеста, что-то забормотала, пытаясь заговорить, согнулась вдвое, потянулась ртом к круглым коленям, стараясь сорвать изоленту.
Я бросил на нее последний долгий взгляд:
— Не хотелось бы слышать то, что ты можешь сказать. Мне не нужны деньги, которые ты предлагаешь. Не взял бы и вдвое больше.
Прицепил на место ставню, закрыл на крючок. Убедился, что заперты все остальные. Запер трейлер, положил ключи в карман, сел на низкую ступеньку снаружи, зашнуровал башмаки. Пришлось дотронуться до тела Генри, доставая ключи от «бьюика».
Через четверть мили я поднял стекла в машине, включил на полную мощность кондиционер, направив струю на себя. Холодный воздух высушил вспотевшую грудь под расстегнутой рубашкой.
Добравшись до Шелл-Ридж-роуд, свернул, держа курс на северо-восток. Проезжая мимо дома Перриса, повернул, подкатил к дверям. Открыла пожилая женщина, жилистая, высокая, абсолютно бесстрастно глядевшая на меня. На шафраново-желтом лице смешивались расовые признаки индейцев племени семинолов и негров.
— Нулия?
— Угу.
— Мисс Перрис просила заехать и передать вам, что она сегодня не вернется. И мистер Перрис тоже.
— Мы договорились, что я сейчас уйду домой делать свои дела. Никак не могу остаться. Она это знает.
Я нащупал пятидесятидолларовую бумажку Ленни Сибелиуса, влажную от моих тяжких трудов, протянул и сказал:
— Прошу вас остаться и позаботиться о миссис Перрис, Нулия.
Она взглянула на деньги, удержавшись от проявления каких-либо эмоций.
— Что-то дурное творится, кэптен?
— Можно и так сказать.
— Каждый Божий день своей жизни молю Господа, чтоб дьявол выполз из преисподней, дыхнул адским пламенем, топнул копытом и совершил свое дело, уволок бы ее в смоляное болото и вечный огонь. — Она сунула бумажку в карман фартука. — Останусь, только буду работать на вас, кэптен, а не на нее, пока не скажете, хватит. Премного благодарна.
Банковские часы показывали двадцать минут шестого, когда я прибыл в центр города. Температура — девяносто два градуса.[15]
Остановился за полицейскими автомобилями. Вошел. Кипела обычная деятельность. Один из деловитых молодых людей за высокой стойкой сообщил, что шериф занят. Я сказал, что хочу повидать его прямо сейчас. Он взглянул на меня, прочитал на моем лице нечто такое, отчего сделал стойку, как хороший легавый пес.
