Марья Николаевна предчувствовала, что Шане достанется от отца, и была недовольна: хоть она и сама иногда колотит Шаньку, но не любит, чтоб отец это делал. А отец угрюмо молчал… Наконец он пристально посмотрел на Шаню. Она зарделась под его взорами. Отец угрюмо спросил:
– Ну, что, перевели?
– Оставили, – робко ответила Шаня.
– Хорошее дело! Что ж, у меня шальные деньги за тебя платить? Вот как возьму веник…
– Вы только и знаете, – шепнула Шаня, ярко краснея.
Она знала, что отец может исколотить ее до полусмерти, – но в ней сидит злобный дьяволенок, который подсказывает ей дерзкие ответы. Ей страшно, – но дерзкие слова словно сами срываются с языка.
– Молчи, пока… – внушительно и грозно говорит отец.
А мать смотрит на нее с упреком и делает ей, незаметно для отца, знаки, чтобы она молчала. Но Шаня не унимается и ворчит:
– Никто так не обращается… Я – большая.
– А вот поговори у меня. Зачем сапоги в глине?
– Не успела снять, – сейчас только пришла.
– А где была до этаких пор?
– Известно, где, – в гимназии. Где ж мне быть!
– Врешь, негодная! – крикнул отец. – Говори сейчас, где шлялась!
– Что ж, дома все сидеть, что ли! Уж и по улице нельзя пройти, и в саду нельзя погулять.
– Погруби еще! – грозил отец, и суровое лицо его бледнело.
– Чего мне грубить, – я дело говорю.
– Ну, чего отцу огрызаешься! – вступилась мать.
– Вовсе я не огрызаюсь. И вы еще на меня нападаете, чтой-то такое!
– Вот огрызок-то анафемский! – негодовала мать. – Ты ей слово, она тебе десять.
– Знаю, матушка, – заговорил отец, – ты все еще с мальчишкой Хмаровым хороводишься. Не пара он тебе. Форсу у них только много, а сами гольтепа такая… Вот они у меня в лавке товару набрали на столько, чего и все-то они сами не стоят, а платить не платят.
– Не украдут ваших денег! – запальчиво крикнула Шанька.
– Зачем красть! – с презрительной усмешкой возразил отец, – не отдадут – и вся недолга. Вот слышно, переведут их отсюда, – уедет из Сарыни, а там судись с ними.
– Вы обо всех по себе судите, так и думаете, что все обманывают.
– Что такое? – закричал отец, багровея. – Ах ты, мразь ты этакая, кому ты говоришь! Да я тебе голову оторву. Пошла вон из-за стола!
– Чтой-то, и поесть не дадут, – захныкала Шаня.
– Вот я тебя накормлю ужо березовой кашей. Вон, вон пошла!
– Да дай ты ребенку поесть, – сказала Марья Николаевна. – Успеешь еще накуражиться.
– Вон! – бешено закричал отец и стукнул кулаком по столу.
Посуда задребезжала. Шаня выскочила из-за стола побледневшая и испуганная, уронила стул, метнулась было к матери, но, увидев, что отец тяжело подымается со стула, тихонько взвизгнула и бросилась к двери.
