Он отвел глаза в сторону и, наблюдая за крохотным перламутровым червячком, опускавшимся на еле видимой паутинке с дерева, грустно и тихо проговорил:
Понуро вдет моя лошадь,
Печаль моя тяжела…
Цветут кике — цветы осени;
Поют перепела.
Ярцев не декламировал, а рассказывал — напевно и выразительно, как старики рассказывают былины. Голос его звучал широко и чисто:
У подошвы горы Асама
Сосны стоят кольцом,
Ветер холодный, печальный
Ровно дует в лицо.
Из жерла горы извергаются
Пепел, дым и пары…
Круто гора поднимается,
Жутко вверху горы…
Голос его окреп еще больше, томительно нарастая грустью и силой, и от его слов действительно делалось жутко.
Дорога все выше и круче,
В воздухе пепел и дым.
Платье становится белым,
Конь вороной — седым.
Круто гора поднимается,
Сердце ее в огне…
Но разве слабее пламя
В сердце другом — во мне?
Разве добыть себе счастье
В нем не хватит огня?…
Взрывайся тогда, о Асама,
Взрывай и мир и меня!
Когда он кончил, Чикара сидел полу-раскрыв рот, забыв о своей коллекции камешков, захваченный декламацией. Эрна стояла около мальчика и с материнской лаской гладила его узкую смуглую руку, стараясь утишить в себе тоску, прорвавшуюся так неожиданно после улыбок и шуток. Сумиэ сорвала ветку, согнула ее наподобие венка и надела на голову Ярцева.
— Вы настоящий поэт, — сказала она. — Ваш перевод на русский звучит даже лучше, чем оригинал. Венчаю вас лаврами.
— Нет, конец мне не нравится, — возразил Онэ с тихой серьезностью. — У Кадамы Кагай была другая идея. Но вы, конечно, поэт. В этом смысле я не могу не советовать, чтобы вы больше работали на искусство, то есть писали большое произведение в красках жизни.
Ярцев рассеянно усмехнулся. Оживление его бесследно прошло, точно от сильной усталости. Он снова казался таким же холодным и замкнутым, каким Эрна привыкла видеть его последнее время.
— Такие поэты в свои стихи за прилавками селедки завертывают, — ответил он с резкой иронией.
Онэ взглянул на него в упор блестящими узкими глазами.
— Вы всегда шутите, — поднял он строго брови, — и много напрасно странствуете. Конечно, странствовать по земному шару полезно, но думаю, что теперь серьезнейшая действительность перед глазами, и человек должен много работать не только для себя одного.
Ярцев, слегка смущенный, миролюбиво взял его за руку выше локтя.
— Не обижайтесь, дорогой Онэ-сан. Говоря по совести, временами мне и одному не плохо: работаю, думаю, читаю, курю… Иногда тоска, иногда радость даже. Полный комплект настроений.
