Эрна с некоторым замешательством ответила:
— Но я не совсем понимаю характер работы.
Японец показал на свежие русские газеты.
— Мы будем читать вместе советские газеты «Известия» и «Правду», — сказал он просто, — иногда беседовать. Мне нужна практика языка. И вы объясните все, что мне трудно.
Он отодвинул ящик письменного стола, достал оттуда пачку бумажных денег, вложил все в конверт и с поклоном протянул Эрне.
— Прошу… Это вам за урок.
Она смущенно попятилась.
— Но мы же еще не занимались. Можем и не сработаться.
— Нет, нет… Пожалуйста. Это мой принцип. Я всегда оплачиваю вперед.
Тогда, поколебленная его тоном и думая о не выплаченных Ярцеву деньгах, которые брат занимал во время ее болезни, она пошутила радостно:
— Но вы меня совершенно не знаете. Я могу с деньгами уйти и никогда не вернуться.
Японец ответно улыбнулся.
— О да, — сказал он, — у меня уже был такой случай, но то была русская эмигрантка, белогвардейка, а вы голландская подданная… и у вас мать — японка.
Лицо его сделалось вдруг серьезным. Он пристально посмотрел ей прямо в глаза и добавил:
— И потом, я думаю, это не важно: обман на деньги — самый легкий обман… Я жду вас завтра, в такое же время.
Он мягко вложил конверт в ее пальцы. Эрна поблагодарила и вышла.
Циничная и грубая сделка, которую Имада надеялся заключить против желания дочери с влиятельным богачом Каяхарой, заставляла Сумиэ чувствовать себя нисколько не лучше многочисленных деревенских девушек, продаваемых из-за голода, ради спасенья семьи, в проститутки. Она понимала прекрасно, что ее браком отец хотел восстановить равновесие в своих неудачных финансовых спекуляциях, грозивших ему разорением и даже тюрьмой.
Пышные надежды Имады на получение многотысячных денежных сумм из военного министерства давно увяли, так как афера с журналом не удалась. Сотрудники редакции во главе с профессором Таками сумели привлечь на свою сторону общественность и с помощью собранных у подписчиков сумм организовать кооперативное издательство, независимое от «Общества изучения Запада».
Близость экономической катастрофы чувствовалась во всем: и в распродаже ценных фамильных вещей, оставшихся после смерти жены, и в пугливых увертках директора от телефонных звонков кредиторов, и даже в мелких расчетах с рабочими и служащими издательства, которым уже второй месяц задерживалось жалование.
Сумиэ боялась предстоящего брака с Каяхарой больше, чем смерти, но ей одинаково не хотелось ни умирать, ни делаться о к у с а н — госпожой задних комнат, бесправной наложницей и служанкой высокочтимого повелителя-мужа. И оттого, что она воспитывалась не только на тусклых заветах «Онна Дайгаку» — «Величайшего поучения для женщин», но и на книгах советского запада, мысли и чувства ее раздваивались. Она не смела противиться воле отца и не хотела уродовать ради него своей жизни…
