Падди чувствовал, как пристально смотрела на него толпа, насыщая его своей волей, двигая с места, требуя от него решительных слов и поступков. И вдруг лицо старика приняло строгое, даже суровое выражение. Он отодвинул плечом баварца, подошел к сундучку, стоявшему около койки, отомкнул его, порылся в куче белья и вытащил тощую пачку американских кредиток.
— Вот… возьми, — сказал он, протягивая их Налю. — Соврал я ребятам: нет у меня в банке двух тысяч и никогда не было… Двести сорок долларов скоплено — с детства люблю с деревьями возиться…
Трогая своей неуклюжей настойчивостью, старый моряк совал в руку Наля шуршащие смятые кредитки и просительно повторял:
— Возьми, возьми! На рабочую революцию жертвую. Не будет Падди хозяином.
Штумф скривил презрительно губы, но тут случилось то удивительное и вместе с тем очень понятное и простое, что происходит с толпой в минуты воодушевления и подъема, когда она наблюдает какой-нибудь редкий случай, что-нибудь героическое и высокое и заражается этим чувством сама.
Первыми побежали Ким и Бертье. Они порылись в своих сундучках и, собрав в горсть все свои жалкие сбережения — около сотни серебряных и бумажных долларов, — бросили их на стол перед Налем.
— Бери и от нас, — сказал сурово Бертье, — перешли семьям твоих товарищей. Помнят ребята, как отправляли транспорт на каторгу. Нашим братом, рабочими, трюмы были забиты…
— Если они для общего дела жизней не пожалели, разве мы станем жалеть гроши — взволнованно крикнул Ким.
За ними зашевелились и зашумели все моряки, и каждый из них бросал на стол, в общую кучу, столько долларов, гульденов, иен, рупий и фунтов стерлингов, сколько он мог и хотел пожертвовать из своих скудных средств семьям яванских революционеров.
Как раз в это время в кубрик вошел Савар. Он слышал и видел все. Взгляд его затуманился и потеплел. Наль крепко обнял его и, поворотившись снова к толпе, дрогнувшим голосом произнес:
— Спасибо, товарищи… Вот этот человек сумеет отправить ваши деньги по назначению. Пусть возьмет их!..
— Бери, товарищ Савар! — закричал звонко Ким.
— Забирай, старик! Жертвуем! — неслись из толпы то звонкие, то приглушенные выкрики.
Бертье достал из-под койки брезентовый небольшой мешочек, ссыпал туда со стола деньги и передал Савару…
В Гонконг пришли поздно вечером. По склону крутой горы, нехотя сдавшей свои каменные утесы садам и асфальтовым улицам англичан, сияли огни коттеджей, переходя у края подошвы в мерцание, бумажных фонарей китайского квартала. На рев сирены из темноты гавани вынырнул быстроходный вертлявый катер, пришвартовался и передал через трап худощавого загорелого человечка. Смуглый китаец-лоцман, сменив американского штурмана, уверенно провел корабль мимо скал в тихую заводь бухты.
