Она наклонилась к стакану, разбавляя вино водой, Потревоженная неясными для нее самой разнородными ощущениями. Румянец с ее смуглых щек вдруг исчез, как после сильного утомления.
— У каждого есть свое больное, — произнесла она тихо.
В словах ее, в тоне, в движениях было что-то от взрослой девушки и подростка, и потому казалась она то одной, то другой.
— Буддизм говорит: «Искорени жажду жизни и уважай жизнь, как те, кто жаждет ее», — сказал задумчиво Ярцев. — Что ж, это не плохо, а для нашего брата бродяги и совсем поучительно:
Душа, познав, разумный любит лад.
Кто знал разбег и все кипенье вала,
В том радостность скитаний миновала…
В нем струны тихой музыкой дрожат…
Он выпустил густой дым и нараспев повторил:
— «В нем струны тихой музыкой дрожат…» И красиво, и хорошо, и верно!..
Он посмотрел через окно на море и перевел взор на девушку, взглянув ей прямо в глаза. Ее поразило, что в этом глубоком, обычно слегка насмешливом или бесстрастном взгляде теперь мерцала тоска, неизъяснимая и тревожная. И опять, как уже много раз прежде, она вдруг с болью подумала, что этот замкнутый, странный, но, несомненно, по-своему искренний человек упрямо показывает себя миру не тем, какой он в действительности. Она опустила ресницы, рассеянно посмотрев на его остроносый американский башмак с замшевым верхом.
— Радостность миновала… а сами не перестаете скитаться, — пожала она плечом, продолжая смотреть ему на ноги.
— Судьба, — ответил он с грустной усмешкой, но; видя, что странная его философия действует на девушку неприятно, круто переменил разговор и стал рассказывать юмористический эпизод из своих путешествий по Африке.
Когда они вышли из ресторана, Эрна снова была беспечной и шаловливой, как утром на пароходе, какой он привык ее видеть во время совместных поездок на острова.
Они ушли далеко по берегу моря и начали состязаться в бросании в воду камней, забавляясь, как дети. Ярцев следил за лицом и движениями девушки прищуренным зорким взглядом, внутренне удивляясь, что не замечал ее своеобразной красоты прежде. При первом знакомстве она показалась даже не миловидной. Особенно не понравились ему уши, мясистые и крупные, и легкая выпуклость глаз, напомнившая ему Марокко и африканских женщин. Но сегодня она выглядела настоящей красавицей. Непринужденность ее движений и поз здесь только ярче подчеркивали гибкость и легкость ее молодого тела.
Она стояла, расставив широко ноги, как матрос в качку на палубе, и, наклоняясь, бросала в море камень за камнем. При каждом удачном броске она заразительно хохотала. Масса черных волос, закрученных в косы, лежала на голове ее пышным двойным венком, выгодно оттеняя озорные — глаза с песочными ободками вокруг широких зрачков…
