— Ладно, — соглашается Коля, — Давай, начинай. Пархоменко трижды издает средней силы звук.
— Слабовато у тебя, Алик, вышло, — отмечает Коля.
— Слабовато, — соглашается Пархоменко. — Теперь твоя очередь.
— Ну, с Дядей, — говорит себе Коля. Стартует. Звук получается очень тихий. Коля с надеждой смотрит на Пархоменко.
— Ну как, Алик?
— Никак, — говорит Пархоменко. — У тебя еще две попытки. Вторая попытка Коле также не удается.
— Мало каши ел, — посмеивается Пархоменко.
— Хорошо смеется тот, у кого всегда встает, — отшучивается Коля. Сосредоточившись, трясет кистями рук и набирает полную грудь воздуха.
— Ты прямо Давид Ригерт… — последние слова Пархоменко тонут в бурном звукоизвержении.
— Молодец, Коля, — хвалит Кувякина, отбрасывая сломанную спичку, Пархоменко. — Выиграл. Так тебя, глядишь, и на Олимпиаду в Москву могут послать.
Коля стоит с озадаченным видом. Смотрит в одну точку.
— Эныч! Ты скоро?
— Тебе-то что? — бросает Эныч с унитаза.
— Авария тут у меня маленькая.
— Это бывает, — похлопывает по спине Колю Пархоменко. — Не переживай. В Москве, в психушке, где я санитаром работал, один диссидент со зверской фамилией так обделался, что его потом до-олго отмыть не могли. Меня, кстати, там научили этой игре. Вся спецпалата, в которую известных на Западе диссидентов помещают, с утра до вечера этой игрой тешилась.
Отойдя к стене, Кувякин прислоняется к ней спиной. Заводит руку за спину.
— Что за студенты такие веселые?
— Да не студенты. Диссиденты, — Пархоменко ковыряет в ухе пальцем. — Ведь у меня как в жизни сложилось… Сам-то я местный. Из этого города. Пришел из армии, думаю: что делать? Поехал в столицу. Поступил в медицинский. Стал все больше и больше размышлять о нашей действительности. А тут еще практика такая: санитар в психиатрической клинике имени Хорватского. Там-то я и прозрел окончательно, — лицо Пархоменко серьезнеет. Он перестает ковырять в ухе. — Столкнулся с новой для меня категорией людей. Тот же Тюкин. Академик. Отец кислородной бомбы. Лауреат Нобелевской премии…
— Какой-какой премии?
— Нобелевской, — говорит Пархоменко. — Сто тысяч долларов отваливают тому, кто лучше всех за мир борется. Ох, и уважали Тюкина Всеслава! Как передача — так шоколадный торт. Он шоколадные торты до ужаса любит. Но только свежие чтобы были. Один раз, помню, торт администрация на полтора часа почему-то задержала, и тот ему черствым показался. Так он — вот что значит принципиальный человек! — бросил этот торт на пол и давай ногами топтать. Топчет и приговаривает: «Заявление. К мировой общественности. В нашей стране все больше и больше разворачивается деятельность репрессивного аппарата против лучших представителей русской интеллигенции». Язык у мужика, скажу я вам, подвешен что надо!
