— Что там могло произойти? — говорит Гена.
— А-а!.. Какая разница, — отмахивается Коля. — Там всегда что-нибудь происходит. Подрался кто-то. Пошли скорее. Труба трубит.
Коля выходит из магазина. Карман его оттопырен.
— Звереет Светка, — говорит он. — Еле выпросил. Пришлось два рубля добавлять. Уперлась, и все тут. Семь, говорит, и точка. Что ж, думаю, надо выручать парня.
— Ну, ведите. Вам виднее, где лучше вмазать.
Гена посматривает на Колю, на Эныча, ждет решения. К магазину приближаются Семен и Михеич.
— Здорово, ребята!.. Привет, мальчики! Как жизнь? — говорят они. У Семена на щеке синяк. У Михеича — сверток под мышкой.
— Нормально, — отвечает Коля, прищуривается. — Что, тоже за горючим? А ну-ка, друзья, гоните вчерашний должок!
— Мы просто мимо проходили. У нас и денег-то нет. Завтра будут, завтра отдам, — уверяет Кувякина Семен. — Подходи утром к Прудам, и пивом напою и, конечно, долг отдам.
— Ишь ты, стихами заговорил, поет Бедный. Вот видишь чело-> века? — Коля указывает на Гену. — Только что с зоны. За убийство сидел. Смотри.
— Ну что ты, Коля, понимаешь ли. Все, конечно, будет как надо. Лучше послушайте, ребята, как я вас сейчас рассмешу, — Семен дарит Гене заячью улыбку. — Вчера, как мы с вами, понимаете ли, расстались, Михеич меня на работу к себе сблатовал. Там мы, конечно, бутыль стянули из химлаборатории. Написано — спирт. А там — черт его знает… Ну вот, а Михеич, понимаете ли, подзывает дядька одного, дружка своего лучшего, с которым вместе двадцать лет пропахал, Леонтьича. Наливает ему, конечно… Помнишь, говорит, за мной должок? Глотни-ка спиртяшки медицинской. Тот и рад. Целый стакан залудил. Шары на лоб полезли. И все нормально. Живой. Тогда и мы присосались. Весь день пили и всю ночь. Бутыль — трехлитровая…
Михеич подталкивает Семена. Говорит недовольным тоном:
— Ты и сейчас не протрезвел еще. Ерунду всякую порешь. Кому это интересно, Сема? У людей свои дела. Не задерживай мужичков. Пойдем-пойдем.
— А что? — говорит, дружелюбно посматривая на Семена, Гена. — Вот в лагере тоже был случай. Я там одно время на лесоповале работал. Подоили мы как-то пару бензопил «Дружба», вытопили из бензина ядреный первач, а пить боимся. Подзываем мы тогда пса, которого к Первомаю откармливали, и вливаем ему грамм пятьдесят. Смотрим: живой. Как и ваш Леонтьич. Бегает. Тут мы все и навалились на первачок. А пес, падло, возьми и ляг, да язык набок. Мы — в санчасть. Нас там наизнанку повыворачивали, — Гена закатывает глаза. — А потом в карцер еще на десять сухарей упекли. Выходим — пес тут как тут. Жив-здоров. Ласкается, стерва, еще просит. Ну, мы потом этот изобретенный первач всем лагерем пили. Хлестали где только можно. «Свободой до срока» назвали.
