Бертран явился туда на Двор Любви [36] в Замок Амура, который Ричард устроил в садах за окраиной города Пуатье. Тут-то он получил прощение за свое великое искусство в пении.
Перед этим замком на белом шелковом помосте восседала Жанна в красном платье; на золотистых волосах ее лежал толстый серебряный обруч с листьями и шипами, которые изображали графскую корону. Ричард приказал трубить в серебряные трубы; и его глашатай, поочередно обращаясь на север, на восток и на юг, троекратно возвестил, что «мадам Жанна — самая могущественная и несравненная принцесса, Божией милостью графиня Пуату, герцогиня Аквитании, супруга нашего славного и грозного государя Ричарда, графа и герцога тех же вышеназванных владений».
Сам же Ричард, роскошно разодетый в блио [37] из белого бархата с золотой оторочкой, с пурпуровой мантией на одно плечо, вел тенцон с главными трубадурами Лангедока. Он воспевал Жанну как «прелестнейшую даму в мире, не сравнимую ни с кем со времен мадам Дидоны Карфагенской и мадам Клеопатры, императрицы Вавилонской». Некоторые из присутствующих подумали при этом, что сравнения выбраны не особенно удачно.
С ним состязались величайшие менестрели [38] и поэты: певцом Сэллы был Гильом де Кабестен, Элисы — Жиро Борнейль, дофин Овернский воспевал мадам Тайборс, а Пейр Видал — мадам Мэнт. Под конец явилась боковыми ходами эта косматая рыжая лиса, которую никто не в состоянии был пристыдить, — Бертран де Борн, сам собственной особой. Он взглядом просил разрешения
Ричарда и, надув щеки, чтобы придать себе более уверенный вид, начал воспевать Жанну в таких выражениях, что вызвал у графа Пуату слезы на глазах. Бертран дал ей прозвище, под которым она потом прославилась по всему Пуату и дальше на юг — Бельведер (Прелестный вид).
Певец умолк. Ричард крепко сжал его в своих объятиях и, еще держа его одной рукой за злодейскую шею, подвел прямо к помосту где сидела зардевшаяся Жанна.
— Будьте к нему благосклонны, мадам Бельведер! — молвил он. — Каково бы ни было его сердце, язык — золото.
Жанна нагнулась и подставила ему свою щечку, а Бертран чудесно поцеловал ту самую, которую всячески силился погубить. Затем, обернувшись, он снова огласил небеса своим резким голосом, воспевая красавицу, воcпламенившую его своей милостью.
Как я уже сказал, за эти-то подвиги Бертран и был причислен к ее домашнему штату. Он не скрывал своей любви к Жанне: он воспевал ее и днем и ночью и приводил Ричарда в восторг до глубины его великодушной души. Впрочем, Жанна во всех вообще вызывала к себе благосклонность. Если она и не была так хороша собой, как мадам Сэлла, зато она была любезнее, приветливее ее; если она не была так набожна, как мадам Элиса, зато была более женственна. Многие ошибочно считали ее сердитой, судя по ее надутым губкам и пристальному взгляду, этим людям не нравилась ее молчаливость. Они думали, что она холодна, как лед: такова она и была во всем, кроме одного. Но их глаза могли бы им сказать, что она была для него, до чего пылко сливались их души воедино, когда они сходились, чтобы прильнуть друг к другу в поцелуях. Если Жанна была сладка, как любовница, то и в будущем она обещала быть графиней на редкость. Ее суждение всегда было верно. Она была полна благородства, и это подтверждалось се степенностью. Она была неразговорчива и отлично владела собой.
