Стоп! А что это там доктор говорил о моей с ним случайной встрече? Уж не путаете ли вы, герр Гольдман, меня с кем-то? Ладно, дослушаем выступление доктора до конца, а там видно будет…»
* * *
— Когда я прибыл, чтобы освидетельствовать труп и составить заключение о смерти, — продолжил свой рассказ доктор, — я уже знал наверняка, что мне предстоит иметь дело с так называемым диалогическим видом самоубийства, это когда в конфликт потенциального самоубийцы включено ещё какое-либо лицо, которое, как правило, и является причиной психологического кризиса, корнем зла. В таких случаях уход из жизни совершается потерпевшим из желания вызвать к себе сочувствие или собственной смертью наказать обидчика. До конца доводится лишь небольшое количество таких самоубийств, и то чаще всего по несчастливому стечению обстоятельств: собирался припугнуть, но допустил либо передозировку, либо поспешность…
Как это, кстати, и произошло с беднягой Альдо… Он накинул себе петлю на шею и повесился в столовой своей виллы в тот самый момент, когда там обычно появлялся мажордом, чтобы накрыть на стол. Мажордом замешкался в винном подвале и, когда вошёл в столовую, было уже поздно…
О том, что я столкнулся именно с такой шантажно-демонстративной попыткой самоубийства, свидетельствовала и составленная покойным предсмертная записка, в которой он просил прощения за свой поступок, у кого бы вы думали? Нет, не у Господа Бога и не у своих родителей… Он просил прощения у своей возлюбленной!
— Но при чем здесь итальянец и его возлюбленная, если мы собираемся выстроить линию обороны против русского! — перебил Гольдмана поляк.
— Послушайте, пан Каменский! — не выдержал консул. — Вы или молча выслушайте до конца доктора, или сходите проветриться, пока мы здесь без вас примем решение! — перейдя с английского на немецкий, Фогель витиевато выругался и попросил доктора продолжить.
— Надо сказать, господа, что для меня самоубийство итальянца не было такой неожиданностью, как для его коллег из посольства… Дело в том, что незадолго до своей смерти Бевилаква обратился ко мне, и я консультировал его в качестве психоаналитика или психотерапевта, — суть не в определении характера консультаций, а в том, что мне удалось выяснить о его взаимоотношениях с любимой женщиной…
— Герр Гольдман, а кто она, как её зовут? — опять не выдержал поляк.
Доктор не успел ответить, потому что Фогель, отбросив дипломатическую этику, заорал, как фельдфебель на плацу. Да так громко, что Полещук выхватил из ушной раковины микрофон с такой поспешностью, будто это была пчела.
