Но вот что странно: монотонная дурацкая работа (рассматривать камни, пытаясь проникнуть взглядом в их нутро) Луво нравится, она его успокаивает. Карабкаясь по склонам хребта Свартберг, он чувствует, как горы заряжают его спокойствием: облака плавают, как громадные серебряные дирижабли, а по небу каждый день от края и до края разливается золотой паводок заката, – ну а вообще-то, на нагорьях Кару свет жёсток, свод неба титанически высок, а тишина непрошибаема. Однако под пологом этой тишины, как узнаёт постепенно Луво, неустанно трудится ветер и раздается множество всяких звуков – это и шепот травы на склоне, и потрескиванье пастушьих деревьев{38}, там и сям сумевших кое-как зацепиться корнями за трещину в скале. На третью ночь, лежа в спальном мешке, он умудряется услышать звук, совсем уже едва ли уловимый: как распускаются ночные цветы, всеми лепестками обращаясь к луне. Когда он лежит абсолютно тихо, изгнав из сознания всякую мельтешню то больно кусающих, то тягостно сосущих сердце страхов, ему даже кажется, что он слышит, как глубоко под горами несет свои воды подземная река и как раздвигают камни, стремясь в нее нырнуть, корни растений; при этом звук такой, будто это человеческие голоса тихо поют, обращаясь один к другому. Да ведь и помимо этого – ах, если бы он был наделен этаким слухом! – еще много чего можно было бы услышать: ультразвуковые взвизги летучих мышей, например; а то бывают еще инфразвуки – с их помощью в заповедниках на дальних нагорьях переговариваются слоны, которые издают стоны и бормотания в таком низком регистре, что слышать друг друга и общаться ухитряются животные, оказавшиеся в разных заповедниках, отстоящих один от другого на много километров, подобно высаженным на дальние острова изгнанникам-робинзонам, – крикнет и ждет, а его зов мчится, пронизывая горные хребты насквозь, а потом точно так же бежит к нему зов ответный.
В ту ночь Луво разбудил дробный цокот копыт – оказалось, шесть больших антилоп, пугливых и настороженных, стуча кератином копыт по скалам, гуськом следуют мимо спального мешка, да так близко, что при луне ему виден пар от их дыхания – они всего в каких-нибудь пятнадцати шагах, даже ближе.
На четвертое утро поисков, бродя чуть ниже перевала примерно в паре километров от дороги, Луво переворачивает камень размером с ладонь и на нижней его стороне обнаруживает вдавленный четкий отпечаток чего-то похожего на ракушку. Ракушка светлее окружающего камня и имеет по краям зубчики. Из какого-то уголка сознания выплывает название окаменелости: брахиопод. Прямо на солнцепеке Луво садится и гладит кончиками пальцев мелкие, впечатанные в камень желобочки. Надо же, это было живое существо, оно жило и умерло несколько геологических эпох назад, во времена, когда горный склон был морским мелководьем; неисчислимые россыпи таких ракушек сидели на подводных камнях, грелись на солнце и то открывали, то закрывали створки.
