Стояли первые дни осени. Вот уже три недели не было активных боевых действий; стороны собирали силы для последней схватки. И, надо сказать, у Гродрэда это получалось успешнее. Права, которые он щедро раздавал дворянам, действовали эффективнее слов герцога о сильном и богатом государстве. В начале похода Элдред рассчитывал, что, по мере продвижения вперед, все больше феодалов будут спешить под знамена победителя; вышло же так, что даже невежественные рыцари поняли — а кто не понял, тем объяснили
— что речь идет не просто о замене одного короля другим, а о резкой смене всей государственной политики. Чем ближе был герцог к победе, тем сильнее корринвальдская знать опасалась за свои привилегии и тем с большей готовностью вставала на их защиту. Теперь, оглядываясь назад, я задаю себе вопрос, почему Элдред не предвидел такой поворот событий с самого начала. Рассчитывал на трусость и скудоумие своих врагов? Но разве он не знал, как сражается загнанная в угол крыса? Или просто не ждал, что Гродрэд, не желая потерять власть на поле боя, фактически отдаст ее феодалам своими указами, оказавшись — в столь далекой от конституций стране — в положении конституционного монарха, который царствует, но не правит? Скорее всего, именно так. И теперь разведка доносила о новых полках, подходящих к столице с севера; к нам же прибывали баронские отряды из нескольких десятков человек, а то и вовсе одинокие молодые дворяне из обедневших семей, искавшие способ любой ценой вырваться из нищеты и безвестности — это в то время, когда нам были необходимы сотни и тысячи! А порою бывало и так, что даже эти союзники, прибыв в лагерь и убедившись, как медленно пополняется наша армия, через несколько дней тихо исчезали. Наконец подошел из тыла большой сводный полк; офицеры, спеша выполнить приказ герцога, гнали полк ускоренным маршем, и теперь вид у солдат был совершенно измотанный. Пот и пыль покрывали их лица; не слышно было ни песен, ни разговоров — только нестройный топот механически переставляемых ног. Герцог, наблюдавший это зрелище из седла любимого жеребца, молча развернулся и поехал обратно в замок.
На следующий день его слуга оторвал меня от чтения любопытного манускрипта V века, записанного со слов путешественника, вернувшегося из Диких Земель. Разумеется, уже тот факт, что он вернулся, показывал, что он и не углублялся в них достаточно далеко; впрочем, не исключено, что «путешественник» никогда не пересекал южной границы и все его рассказы были плодом скучающего воображения — уж больно много там было драконов, упырей, чародеев, живущих в железных замках на хрустальных горах, псоглавых людей и тому подобной атрибутики. Впрочем, упоминания о «мерзких и кровожадных порождениях Сатаны» (мутантах) и дикарях-людоедах, видимо, заслуживали внимания. Итак, слуга Элдреда оторвал меня от пергамента и передал приглашение своего хозяина. С технической точки зрения не составляло труда провести в мою комнату «веревочный телеграф», дабы герцог мог передавать свои просьбы напрямую; но, когда я как-то предложил это, он решительно отверг мою идею: не пристало звать дворянина тем же способом, что и слугу.
