— Идите, Риллен, — сказал он, — вас проводят в вашу палатку.
— У меня к вам одна просьба, ваша светлость.
— Да?
— Все же я командовал этими людьми… и без моей помощи они бы так легко не проиграли… Я прошу пощадить пленных.
Герцог покачал головой.
— Нет, Риллен. Я понимаю ваши чувства, но это невозможно. Они ведь останутся нашими врагами. Несколько месяцев назад, когда это была толпа мужиков, я еще мог бы их пощадить, но не теперь, когда это боеспособная армия. К тому же вы разве не заинтересованы в том, чтобы не осталось в живых людей, знающих в лицо генерала Риэла?
— Я об этом не думал, — смутился я.
— И напрасно. Никто, кроме меня, не должен знать об этой странице вашей биографии. Ваши мятежники слишком хорошо потрудились на землях за пределами Раттельбера. Все, что я могу сделать — избавить ваших людей от пыток. Войскам уже отдан приказ не брать пленных. А теперь ступайте, Риллен. Вы заслужили отдых.
Когда я проснулся, было светло — настолько, насколько бывает светло в пасмурный зимний день. Голова не болела, и я подумал, что легко отделался. В палатке было холодно, и я поспешно натянул куртку поверх грубого шерстяного свитера. Ни доспехов, ни оружия в палатке не было. Я вышел наружу и едва не столкнулся с часовым в форме личной гвардии герцога. Хотя часовой не сделал попытки остановить меня, я понял, что Элдред все еще не доверял мне.
— Армия еще не вернулась? — спросил я гвардейца.
— Нет, ваша милость, — покачал головой он. — Сражение переместилось на запад, и уже несколько часов в лагере нет новостей.
Это мне не понравилось. По моим расчетам, повстанцы уже должны были быть полностью разгромлены. Я понимал, что от успеха боя зависит доверие герцога, а значит, и моя жизнь.
Полчаса спустя я прогуливался вдоль юго-западной границы лагеря, поглядывая в сторону горизонта. Здесь же толпилось большинство из оставленных в лагере солдат, свободных от караулов. Наконец самые зоркие из них разглядели движущуюся по равнине точку; вскоре ее видели уже все. Это был одинокий всадник; но мере того, как он приближался, людьми овладевало все большее волнение. В эти последние часы неизвестности у многих, и у меня в том числе, дрогнула вера в непобедимость герцогских войск — ведь доселе между ними и повстанческой армией не было крупных сражений, а войска короля не раз терпели поражения от повстанцев…
Но вот, наконец, забрызганный грязью конь пересек линию передовых постов, и всадник, привстав на стременах, крикнул:
