Он должен разобраться с Гримсом, причем немедленно. Надо решать, что же делать. Наказать? Наказать человека, за то что он трус? Это все равно что наказать человека за рыжий цвет волос. Хорнблауэр переступил с ноги на ногу, не в состоянии сделать ни шагу. Он пытался принудить свой усталый рассудок к действиям. Наказать Гримса за то, что обнаружил трусость. Это ближе к делу. Гримса это не исправит, но другие матросы не посмеют проявлять трусость. Есть офицеры, которые наказывают не ради дисциплины — нет, они искренно верят, что преступление должно влечь за собой наказание, подобно тому, как грешники должны отправляться в ад. Хорнблауэр не чувствовал в себе той божественной власти, которую полагали само собой разумеющейся другие офицеры.
Однако действовать придется. Он подумал о трибунале. Он будет единственным свидетелем, но трибунал ему поверит. Его слова решат судьбу Гримса, а потом… потом веревка палача или, в крайнем случае, пять сотен кошек. Гримс будет кричать от боли, пока не лишится сознания, его откачают, чтоб на следующий день вновь подвергнуть мучениям, и так день за днем, пока он не превратится в бормочущего, заикающегося дурачка, бессмысленного, бессильного идиота.
Мысль эта вызвала у Хорнблауэра отвращение. Но он вспомнил, что команда уже наверняка догадалась. Быть может, наказание Гримса уже началось, но дисциплину на «Отчаянном» надо сохранять. Хорнблауэр должен исполнять свой долг, он должен платить за то, что он флотский офицер — как терпит морскую болезнь, как рискует жизнью. Надо немедленно посадить Гримса под арест, и, пока Гримс будет сидеть в кандалах, что-то решить. Он шагнул в каюту, не испытывая ни малейшего удовлетворения при мысли об отдыхе.
Он открыл дверь. Проблем не осталось, остался только ужас, дикий ужас. Гримс висел на веревке, продернутой через крюк, на котором крепилась лампа. Он мерно покачивался вместе с кренящимся судном, волоча по палубе колени. Лицо его почернело, язык вывалился — эта жуткая качающаяся вещь на самом деле ничуть не походила на Гримса. У этого человека не хватило смелости принять участие в вылазке, но, когда он все понял, когда команда показала свое к нему отношение, у него хватило решимости на такое — медленно удавиться, спрыгнув с койки.
Из всей команды «Отчаянного» один Гримс, пользуясь положением капитанского вестового, мог обрести требующееся для этого уединение. Он понял, что его ждут кошки или виселица, матросы начали над ним издеваться — какая горькая ирония, что семафорную станцию, на которую он побоялся напасть, охраняли всего лишь беззащитный штатский и его жена.
