— Если граф попросит, дядюшка Мало не сможет ему отказать, — уверенно ответил Фанфан.
— Надо, чтобы попросил. Ты должен за очень короткий срок войти в доверие к графу. Сумеешь?
— Постараюсь. Есть у меня одна мысль… — На лице мальчика появилась коварная ухмылка.
В этот момент он вспомнил о папаше Гильотене и его «щедростях».
— Тогда действуй. Я на тебя надеюсь. Уверен, ты сумеешь… — Винтер достал небольшой кошелек в виде кожаного мешочка с завязками и отдал его Фанфану. — Это тебе за труды. Если все получится, как я задумал, твое будущее будет обеспечено. Мое слово твердо.
— Спасибо, мсье. Я вам верю. Разрешите откланяться.
— Иди. И да пребудут с тобой Господь и Дева Мария…
Забежав в темную подворотню, мальчик нетерпеливо распустил завязки кошелька и пересчитал монеты.
— Пять луидоров[37]!!! — прошептал он хриплым от волнения голосом и, пораженный щедростью Винтера, сел прямо на грязные камни мостовой. — Это целое состояние! Да теперь… если он прикажет, я… Я брошусь в огонь!
На Париж опускались сумерки. Мимо Фанфана катили тильбюри, фаэтоны, дилижансы[38], шли горожане, торопясь до захода солнца очутиться в своих домах и квартирах, проехал небольшой отряд гвардейцев короля, который сопровождал какого-то важного господина в раззолоченной карете, скорее всего, принца Конде, судя по гербу, а подросток, очарованный своими лазурными перспективами, брел с широко открытыми глазами, как сомнамбула, спотыкаясь почти на каждом шагу.
Мыслями Фанфан уже был в далекой и таинственной Руссии…
Николай Данилович уехал в Лондон на четвертые сутки. Похоже, несмотря на столь короткий срок, англичане успели по нему сильно соскучиться, потому что названивали каждый день. Глеб проводил его в аэропорт, вернулся домой и захандрил от безделья. В голову не лезла ни одна толковая мысль; даже не хотелось просматривать по компьютеру новостные программы. Он валялся на диване, как Обломов, и вяло размышлял на разные отвлеченные темы — чтобы лишний раз не вспоминать о разговоре с отцом.
И все равно таинственная баба Глаша, едва он разными благоглупостями успокаивал разыгравшееся воображение, выскакивала перед его мысленным взором, как черт из табакерки. Тогда он плюнул на все и пошел субботним вечером в ресторан с намерением надраться до положения риз, чтобы таким образом очистить мозги от скопившегося там хлама. А еще Глебу хотелось поесть по-человечески, потому что после отъезда отца он сидел на сухомятке — бутербродах с колбасой и сыром.
