Первое дело было связано со сгоревшим домом отдыха театра Сатиры. На следующий день после случившегося правление ДСК информировало милицию, был, наверное, составлен протокол, но регулярные наезды коменданта ДСК в Правдинский о/м результата не давало.
У меня нет сведений о ходе расследования по данному случаю, но, имея солидный опыт общения с этим о/м, могу предположить, что сначала (полгода-год) ответом служило стандартное: новых данных нет, а затем заявление кого-то из начальников: «Что вы так волнуетесь из-за сгоревшего сарая (т. е. здания д/о), таких сараев у нас по району знаете сколько горит?» Я это к тому, что поджигателей не нашли, но следует иметь в виду, что доказать причастность к пожару каких-либо бомжей или мигрирующих зэков было бы чрезвычайно трудно.
О судьбе сгоревшего д/о сообщили в дирекцию театра Сатиры. Прежнее здание д/о строили при директоре А. Я. Никитине. Новые руководители театра вынуждены были отвечать на внезапно возникшие вопросы: нужен ли вообще этот д/о театру и коллективу? Как отнесётся к этому управление культуры и первый секретарь горкома? Ответа от театра долго не было, а необходимо было иметь официальное мнение от театра как важнейшего кооперативного собственника земельного участка. Наконец во второй половине шестидесятых годов стало известно, что театр Сатиры отказывается от нового строительства и дальнейшей эксплуатации земельного участка. Сложилась беспрецедентная ситуация: с одной стороны, бывший участок театра Сатиры входил в генеральный план ДСК, с другой стороны, театр Сатиры был государственным учреждением, подчинённым по крайней мере городским властям. Наконец, с третьей стороны, земельными угодьями в Московской области распоряжался Мособлисполком. Этим всем я хочу сказать, что освобождающийся участок не был в прямой компетенции ДСК, и поэтому правление не могло свободно использовать его для распределения среди нуждающихся членов ДСК. Вместе с тем власти отдавали себе отчёт в том, что голосовать за приём или отказ в приёме будут члены ДСК и предсказать исход голосования довольно трудно. При таком раскладе дела власти действовали по известной русской поговорке: чтобы были сыты волки, но и овцы целы. Была предложена кандидатура Георгия Леонидовича Котова. Г. Л. Котов был многим известен, он являлся в те годы начальником Управления внешних связей Государственного комитета по науке и технике. Через это управление, а значит, и с согласия Г. Л., получали разрешение на выезд за границу не только деятели науки, но и представители сферы искусства и культуры вообще. Выяснилось, что кандидатуру Г. Л. поддерживают на разных ступенях власти, включая районное звено. Сведения о предложенной кандидатуре быстро распространялись по ДСК. Началось низовое обсуждение. Вспомнили, что ещё несколько лет назад предлагалось отдать участки на бывшей территории д/о активным участникам войны, офицерам Министерства обороны. Но тогда некоторые члены ДСК, включая Г. И. Гояна, возражали, утверждая, что участки должны распределяться среди деятелей искусств или передаваться нуждающимся членам ДСК. Узнав о предложенной кандидатуре, некоторые члены ДСК восприняли свершившееся как руководство к действию. Они собирали все необходимые для этого документы, но им была необходима поддержка правления ДСК. В этой ситуации правлению нужно было сохранить нейтральный статус, и председатель правления санкции не давал. Заручившись поддержкой председателя ревизионной комиссии, член ДСК Г. И. Миценко поехала в Мособлисполком и, предъявив на приёме свои документы, включая планы дома и участка, где проживала, доказала, что, проживая на четвертушке дачного строения с полоской участка (полученные после развода родителей), имеет право на улучшение жилищных условий. Мособлисполком принял её доводы во внимание. Так сложился дуэт: Г. Л. Котова и Г. И. Миценко. Но было ещё одно обстоятельство, тормозившее принятие решения по выдвинутым кандидатурам. В эти годы районное БТИ стало работать активнее, и оно предъявило кооперативу целый ряд претензий, связанных с перестройками отдельных дач и возведением незаконных с их точки зрения строений. Всё это легло в мою папку, и я стал усиленно собирать материалы, чтобы предупредить довольно опасные санкции против ДСК. Я регулярно ездил в Пушкинское управление архитектуры и сумел доказать, что примерно у десятка членов ДСК отступлений от утверждённого проекта не было. Однако сохранялись разногласия ещё по значительному числу строений членов ДСК, и необходимо было принимать меры по снятию штриховок. Я в контактах с сотрудниками, ведущими в Пушкине наше дело, сохранял ровные, нормальные и, я бы сказал, добрые дружеские отношения. Но вот незадолго до описываемых мной событий председатель правления Г. М. Белогуров сказал мне: «Что-то они тянут с нашими делами. Пожалуй, я поеду с тобой, чтобы ускорить». Я знал Г. М. как ветерана, как человека, принявшего бой с немцами на пограничной заставе 22 июня 1941 г. и отступавшего затем вместе с нашими войсками, прошедшего всю войну, человека рассудительного и хладнокровного. Он надел свою чекистскую форму, повесил регалии, и мы поехали.
