Выбираясь из саней, государь схватился за поясницу: хрустнуло. Засиделся. Но домовой был добр к хозяину. Печка в опочивальне ждала протопленная и манящая. Алексей Михайлович разоблачился до исподнего и залёг выжарить из костей зимнюю немочь.
За версту от села их настигла метель, неистовый ветер на повороте накренил возок, да, слава Богу, не перевернулись. Оттого и радость домашнего уюта была сугубая.
Печь — крепость. От зимы, от снежного засилья. Как таракашечки в печурках, так люди по избам. Зима на то и послана православному человеку, чтоб Богу молился да сказки указывал.
Долгая зима — долгая молитва, крепкая жизнь. Жизнь среди милых чад, с милою женой... Алексей Михайлович силился додумать что-то важное, нужное, но дрёма накатила сладчайшая. И вдруг к изголовью подошла Мария Ильинична. Господи, уж такая молодая, как в первый месяц их жизни. Бровки вскинуты изумлённо, глаза ласковые, весёлые.
— Ну, женишок, гадаешь, из какой братины винца пригубить?
Алексей Михайлович смутился.
Сон пропал. И впрямь — женишок. Однако ж Мария Ильинична всё-таки не права, он не гадал и даже не пытался сравнивать, какая невеста лучше. Авдотья — красота гордая, девичья. Домна Стефанида — не статуй, как говорит хитрец Богдашка, домна Стефанида — храм великолепия. Наталья Кирилловна — мила, приятна, охотница до наук. Три женщины, три пути.
Вошёл комнатный слуга.
— Великий государь, с Белого моря птиц привезли.
Алексей Михайлович так и привскочил:
— В такой буран? Живы ли птицы-то? Одеваться! Одеваться!
Птиц привёз кречатий помытчик Нестерка Евдокимов. Нестерка, увидевши государя, просиял, и у Алексея Михайловича отлегло от сердца.
— Ну, показывай, показывай!
Три дюжины кречетов и челигов были как одна дивная семья.
— Ах, ты! Ах, ты! — восхищался царь. — Где такая красота водится?
— На мурманском берегу, на скалах, великий государь.
— С такими можно и на журавлей охотиться.
— Зайцев бьют почём зря.
— А белые-то, белые! Таких крупных у меня за всю жизнь не водилось, и сразу пять.
— С Новой Земли, государь. По морю за ними ходили.
Алексей Михайлович глаз не мог оторвать от белых, воистину северных птиц.
— Как у Трифона на иконе. — И приказал: — Помытчиков накормить-напоить с моего стола. Тебе, Нестерко, сто рублёв и шуба. Твоим товарищам по полсотни и всем по кафтану. Сколько вас?
— Со мной — девять.
— И каждому — по лошади... По мерину, из конюшен измайловских... У кого жёны — по атласу, на платье. У кого матери — по бархату.
