Двор, со дня на день ожидавший кончины императрицы, пришёл в движение: кого она назначит сама?
Первой мыслью у многих было самое простое и естественное решение: без всякого сомнения, эта высокая должность должна быть предназначена кому-то из родителей.
Однако не о том думали самые посвящённые, и в первую очередь Бирон.
Поначалу пустили слушок: и мать и отец, дескать, не могут быть назначены на регентский пост, поелику в России без году неделя и русских обычаев и русских дел нисколько не ведают. Она — герцогиня Мекленбургская, а принц Антон Брауншвейгский ни с одной стороны не имеет и капли русской крови, к тому же он глуп от рождения. Ну-ка при таких регентах хлынут в Россию их родичи и тогда растащат, разграбят державу, попадёт она совсем в управление иноземных государств. Нужен при троне свой, обладающий большим знанием и опытом государственного управления муж, ко всему прочему долго находившийся в самом близком единении с самой императрицей.
Кто таков — вслух поначалу не говорилось. Зато каждый понимал, кому отныне выпадет высочайшее правление.
А он, сей муж, и так, ещё при живой, ещё не отошедшей к праотцам императрице, уже показывал свою власть и силу.
Близились последние земные часы императрицы Анны, и её племянница Анна Леопольдовна с мужем не могли не быть теперь с умирающей рядом. Но у дверей им преградил путь Бирон:
— Сюда нельзя. Положение её величества не даёт мне права впускать к ней посторонних.
— Как? Это я не могу пройти к родной своей тете, это я — посторонняя? — Заплаканное лицо Анны Леопольдовны искривилось гримасой боли и гнева.
— Я вам ясно сказал, мадам, — не сдался Бирон. — Никто не должен омрачать последние минуты её величества. Сейчас с нею лишь его величество наследник престола.
— Так это же наш сын! — вырывается у принцессы. — О Боже, есть ли в вас, герцог, что-нибудь человеческое?..
Глаза Бирона сужаются в щёлку, словно он прицеливается из пистолета.
— Может быть, мне кликнуть стражу? — жёстко произносит он, одновременно замечая, как холодеют, деревенеют лица не только у брауншвейгской четы, но и у самых высших сановников государства, что также стоят рядом у дверей умирающей императрицы.
К её величеству уже входили канцлер Остерман, фельдмаршал граф Миних, другие высокие государственные мужи.
— Что у тебя в руках, какая бумага? — остановила императрица свой тускнеющий взгляд на Остермане.
— Завещание вашего императорского величества.
