— Слушай, милый, а ведь я тебе уже два раза помогал... В этом самом... в продвижении по службе. Ты дважды продвинулся, но надежд не оправдал... Ты, б-батенька, знаешь кто? Ты... ты сам знаешь кто! Иди-ка, друг, отсюда и больше не приходи. — Не глядя в бледное вытянутое лицо «не оправдавшего надежд», Распутин двигался дальше — память у «старца» была острой, он помнил почти всех людей, с которыми встречался и имел дело.
Нищим, пришедшим к нему на «утренний приём», он давал деньги — в основном мелочь, но, случалось, доставал из кармана и серебряный рубль — деньги по тем временам немалые — и с размаху, громко, словно грузчик, шлёпал его в протянутую ладонь — жадным «старец» не считался и денег у себя не держал, одной рукой он брал деньги, другой давал.
Часа за полтора Распутин управлялся со всеми, кто находился в прихожей. По свидетельству департамента полиции, который вёл за Распутиным тайное наблюдение, в день у него иногда бывало до трёхсот человек. Потом «старец» уходил пить чай с баранками и вареньем. Больше всего на свете Распутин любил баранки, варенье и семечки.
Варенье для него специально готовили поклонницы, семечки присылали из деревень.
В час дня к подъезду подкатывал автомобиль, за рулём которого сидел шофёр в рыжей непродуваемой куртке и «аэропланных» очках, украшающих мягкий французский шлем. Распутин выходил из подъезда и садился в авто.
Под уважительными взглядами зевак автомобиль пускал кудрявую струю дыма, заставлял людей чихать и морщиться, шофёр нажимал на резиновую грушу клаксона и отъезжал. Распутин отправлялся с визитами к «сильным мира сего» — тем, кто мог дать ход бумагам, собранным во время приёма.
Возвращался он вечером, иногда совсем поздно, часто в подпитии, пахнущий сладкой марсалой или одним из самых любимых своих вин, которое он называл одинаково любовно «мадерцей»:
— Мадерца тоску снимает!
Санкт-Петербург той поры был полон странных людей, многие из которых попали в окружение Распутина — их словно бы течение специально прибивало к квартире «старца», будто сор, иногда они задерживались надолго, иногда пропадали, чтобы потом возникнуть вновь, некоторые же исчезали навсегда.
Одной из главных среди них была, несомненно, Лохтина, «штатская генеральша». Это ей, по преданию, Распутин был обязан грамотой — она научила его из палочек-чёрточек складывать буквы, и Распутин, познав их, долго сидел с изумлённым лицом.
Впоследствии Распутин так и писал — крупными палочками с округлёнными макушками и низами, там, где буквы надо было округлять, с большим количеством ошибок. Он умудрялся в слове из трёх букв сделать пять ошибок: слово «ещё» он писал «истчо». Почти все знаменитые его записки-«пратецы» — послания различного рода начальникам — начинались словами «милай дарагой памаги» — без всяких знаков препинания, и «старец» очень обижался, если его цидулы оставались без внимания.
