Рубль Распутину он так и не отдал, а на перроне Николаевского вокзала, когда приехали в Питер, первым вышел из вагона. На Распутина он даже и не глянул, словно того не существовало на белом свете, двинулся по перрону к выходу, важный, внушительный, хотя из толпы он ничем не выделялся — ни ростом, ни внешностью, был такой же, как и все. Но слишком уж он подмял под себя Распутина — настолько подмял, что казался и великаном, и человеком не менее сановным, чем генерал, облагородивший Распутина оплеухой.
Распутин угрюмо пошёл за дедком следом, держась шагах в десяти — пятнадцати от него. Попробовал наслать на дедка напасть, да ничего у него не получилось — дедок был сильнее Распутина, стоял ближе к нечистой силе, и все старания будущего «старца» оказались тщетными. Лицо у него невольно перекосилось, поползло в сторону, в горле что-то забулькало.
Ловко же обвёл его дедок! Ну как малого дитятю вокруг пальца!
Санкт-Петербург — это столица, а у всякой российской столицы, где бы она ни располагалась, законы, как известно, волчьи, народ здесь живёт ловкий, подошвы у ботинок научился «обстригать» так, что «обстриженный» даже не замечает этого: только что был в баретках, а глядь — уже шлёпает босой.
Босой, но зато с тростью. Здесь свои короли, свои охотники, свои зайцы, своя капуста. В столице лучше всего выступать в роли короля-охотника, хуже всего — зайца. Распутин выступил сегодня в роли зайца.
— Ничего, и наш день подгребётся, — пробормотал он угрюмо, глядя, как дедок садится на лихача — аккуратно, словно бы боясь расплескать себя либо повредить плохо гнущиеся чресла, — наступит этот день — и ты, дядя, ляжешь в сырой подвал, в узкую квартирку среди бочек с мочёными яблоками. Обязательно ляжешь! Придёт твой срок!
Дедок хлопнул лихача ладонью по плечу и исчез. Больше его Распутин никогда не видел.
Часть первая
ПОКУШЕНИЕ НА РАСПУТИНА
етом 1914 года в Петербурге прибавилось работы у зеркальных дел мастеров — и это народу показалось странным: в прихожих и гостиных добротных домов сами по себе лопались огромные хрустальные зеркала, хотя никак не должны были лопаться, — прочность их была необыкновенной, зеркала не брал даже камень; со стен сверзались вместе с рамами, Корёжа и выворачивая толстые кованые гвозди, хрустальные доски, натёртые ртутью; зеркала взрывались с винтовочным грохотом и осыпались искристыми грудами на пол — горожане никак не могли понять, что же происходит? Уж не завелась ли в чистейшем городе Санкт-Петербурге какая-нибудь нечисть?
