— Лежи, пан. А мы пойдем по-тихому.
Савва наклонился к пану и бегло кинул тому крест на лоб.
— Савв, а чекан хорош. Я возьму.
— Чекан возьми, а мародерствовать не дам.
— Да я и сам не хотел. Только вот мати пару монет возьму.
— Я те возьму, дурья тыква.
— Чего ты, Савв?
— А сам не разумеешь, «чаво»? По этим монетам тебя искать-то и начнут. Как мати твоя объяснит приставам, где она их взяла?
— А-а, понял.
— Вот и понял он, тетерев безмозглый.
— А венгерку?
— Оставь. Чаво ты с ей делать будешь? Пошли ужо!
Савва незаметно для Тиши сунул за пазуху кошель пана и, отодвинув штору, распахнул окно. В небе стояла полная луна, окруженная со всех сторон мириадами низких, ярко светящихся звезд.
— Благодать-то, Господи, — сказал Савва и перемахнул через подоконник.
Воеводу Войцеховского хватились к обеду следующего дня, когда стало ясно, что стряслось что-то из ряда вон. Побежали к нему домой.
Пан лежал на полу, белый, как саван; седая грива разметалась по сторонам, открывая розоватые проплешины; черты лица заострились, из провалившихся потемневших глазниц тянулись длинные борозды от слез; в груди булькало и отчаянно скрипело, вокруг порванного рта запеклась кровь. Понять его речь не представлялось возможным. Только одно удалось расслышать — про какого-то черного высокого человека. Но и этого было достаточно.
— Савв, ты куда собираешься? — Тиша сидел на лавке возле печи и довязывал лапти.
— На кудыкину гору. Все тебе знать надо!
— Савв, да сдался тебе энтот пан молодой! Ты вон глянь лучше на Феодору! Чего мы ей справили! Феодора! — позвал Тиша.
Из-за печи, где обычно в русских избах располагается женский закуток, или, как его еще называют, «бабий угол», вышла девушка, одетая в ладный льняной сарафан, перехваченный в талии расшитым кушачком.
— А с чего ты решил, что ее Феодорой зовут? Девка-то вроде как онемела еще до нашего появления?
— Так у нас в деревне всех немых и глухих баб феодорами кличут.
— Эк-х. А мужиков таких как жо?
— Кузями. Ну, ты лучше на обнову посмотри! Ишь ведь, ладно-то как!
— Ишь ты, краса-то! — Савва одобрительно покивал.
Но потом, словно ошпаренный, вскричал:
— Где взял, Тишка, ялда лосячья?
— Так я это… — Тиша попятился. — Ей ведь вона ходить-то не в чем. Я вот еще и лапоточки для нее вяжу. Глядишь, и заговорит девка.
— Заговорит. Куды ей деваться! Правда, Феодорушка?
Но девушка опрометью бросилась за печь, испугавшись его голоса.
— Вот взялись вы оба на мою голову! — Савва тряхнул волосами и уставился на икону. — Стащил, значится, где-то сарафан?
