Рассказы опустевшей хижины | страница 69
Несмотря на то, что я живу в уединении, вдали от людей, я редко чувствую одиночество. Стоит мне выйти за порог моей хижины, как маленький зверек с пышным развевающимся хвостом или же другой, с затейливо расписанной шкуркой, мчится во всю прыть и, увидев меня или услышав мой тихий зов, подсматривает, чем я его угощу. Эта мелюзга очень быстро обнаруживает, где я живу, а также то, что от меня никто не уходит без лакомства. Крупные звери приходят ко мне не ради угощения, в лесу они в изобилии находят себе корм; мне кажется, они ищут общения с живым существом, какое-то разнообразие в жизни, подобно тому, как люди, живущие в глуши, время от времени отправляются в город в поисках развлечений.
Зато среди птиц есть настоящие попрошайки, особенно этим отличаются сойки — общительные серые разбойники. Они появляются бесшумно, как привидение, неизвестно откуда, при первом ударе топора или струйке дыма от костра, и добиваются гостеприимства благодаря очень милым, подкупающим повадкам. Их смешные проказы нарушают однообразие жизни и не дают скучать. Человеку, живущему в глуши леса, кажется, что дружба с ними стоит нескольких кусочков хлеба или мяса. Однако он скоро обнаружит, что их не устраивает часть завтрака, они хотят получить весь без остатка. Эти хитрые проказники настойчивы до невероятности; если им не удалось получить столько, сколько хотелось, они усядутся вокруг на ветках, очень грустные, и с упреком будут смотреть на вас, словно они умирают с голоду, пока неопытный путешественник не станет щедро угощать их.
Две сойки с лесного участка, где я впервые поселился, созвали с бесконечных нехоженых троп леса всю свою братию, гнездившуюся на расстоянии по меньшей мере пяти миль. Эта ватага попрошаек вплотную следует за мной во время моих постоянных обходов леса. Когда я выхожу из хижины с топором ли в руках или с пустым горшком, все равно с чем, сейчас же раздаются пронзительные крики бдительных дозорных, которые часами терпеливо дожидались моего появления; если перевести эти птичьи возгласы на наш язык, то будет что-нибудь вроде; «Вот и он, братцы1» Когда я останавливаюсь, они усаживаются со всех сторон на ветки и смотрят на меня, иные игриво, другие торжественно или же заискивающе, в зависимости от настроения, доверительно пересвистываясь между собой. Мой прямой пристальный взгяд почти всегда нарушает их напряженное внимание, и некоторые отворачивают в сторону голову; то ли это означает отказ от каких-то скрытых намерений (а они способны выдолбить глаз у бронзовой обезьяны), или же они прикидываются равнодушными к угощениям, этого я не берусь отгадать. И все же напускная скромность не мешает им настороженно следить за каждым моим движением, они не оставят незамеченным ни одного кусочка, брошенного даже позади них, не в поле их зрения. Большинство из них научилось садиться на мою вытянутую руку и клевать осторожно то, что им предложено, другие же опускаются на меня пикирующим полетом и схватывают свою долю на лету. Что и говорить, сойки прожорливы и не упускают случая уворовать, но зато они веселые и добродушные сорванцы и с ними не скучно. Эти хитрые создания распевают жалобную песенку, казалось бы, для того, чтобы усладить слух усталого путешественника, но я сильно подозреваю, что они выманивают у него подачку своей чарующей песней сирены. Сойки с удивительной настойчивостью добиваются того, что им надо. Однажды я наблюдал, как дятел отнял у сойки замороженную кость от говядины, а сойка терпеливо дожидалась той минуты, когда красноголовый бросит возиться с ней. Дятел оказался неопытным в этом деле: он долбил кость, как привык долбить дерево, и кусочки мороженого мяса разлетались в разные стороны. Когда он кончил свою работу, перед ним оказалась хорошо очищенная, блестящая, но несъедобная кость. Это доставило большое удовольствие сойке, сразу оценившей выгодное положение, — она стала прыгать вокруг и собирать кусочки разлетевшегося мяса; завтрак получился сытный. А бедняга дятел тяжело поработал, но остался ни с чем.