Фельдман встал и подошел к ней. На нее опять пахнуло фруктовым ароматом табака.
— И что потом, Сара?
— Вскрою себе вены. Разве не этого ты от меня ждешь? Успокойся, Фельдман. Я постараюсь не повторяться, — лукаво улыбнулась она.
Психиатр не поддержал ее шутливого тона.
— Что ты собираешься делать, Сара?
— Я действительно не знаю. — В горле у нее пересохло, першило.
Он легко коснулся ее плеча.
— Я подумала о том, что когда-нибудь мы с Мелани встретимся, — сказала она, поморщившись от собственного признания. — Спасибо, Фельдман. Я прекрасно справлялась с собой, пока не вмешался ты.
Она широко распахнула дверь.
— Я позвоню тебе, Сара. Если ты передумаешь насчет медикаментов или курса терапии…
Она обернулась и устремила на него холодный осуждающий взгляд.
— Но ведь у тебя была связь с Мелани, Фельдман?
Отец устроился в шезлонге в солярии, что находился в южном крыле клиники. Отсюда открывался живописный вид на зеленые холмы, усыпанные сказочными домиками. На нем была бледно-голубая рубашка с расстегнутым воротом, светло-серые шерстяные брюки и темно-серый кашемировый жакет. Рассеянный солнечный свет бликами ложился на его лицо, и Саре отец вдруг предстал таким, каким она помнила его по далекому детству — красивым, строгим, божественно-величественным.
Когда дверь за ней закрылась, Симон Розен обернулся и улыбкой встретил появление дочери.
Увидев довольное выражение его лица — редкий случай, — Сара с облегчением подумала о том, что сегодня отец в форме.
Однако, уже приблизившись к нему, она заметила, что улыбка на его губах меркнет и взгляд хмурится. Как хорошо знаком был ей этот взгляд. Как ее коробило от него, и она начинала ненавидеть себя в эти минуты. Но, как ни странно, сейчас она была ему рада. Во всяком случае, взгляд этот был привычен. Встречи с отцом редко протекали в иной атмосфере.
Она подошла совсем близко, и отец еще больше помрачнел. Теперь он уже смотрел на нее с нескрываемым отвращением.
— Что, скажи на милость, ты сотворила со своими волосами? — раздраженно спросил он. Этот мерзкий тон отец, казалось, приберегал исключительно для нее.
— Я… ничего, — пробормотала она, застыв в изумлении. Вот уже несколько лет она не меняла прическу. Он не помнит. Он опять в другом измерении.
— Не мельтеши перед глазами, Черил.
Черил? У Сары перехватило дыхание. Он принимал ее за мать. Он был в прошлом и увлекал ее за собой. Напоминая, что не только ей адресован этот раздраженный, мрачный тон. Долгие годы они с матерью по очереди становились мишенями отцовского гнева и недовольства.
