Каждый раз, когда утром кого-то вели вниз по ступеням по той стороне, где печь, мы ощущали глухое дыхание пустоты. Андре же становился еще бледнее, чем обычно, и совсем забывал, что он хороший, самоотверженный врач. Он стоял совсем беспомощный среди холода, задувавшего с нижней террасы. Как врач он хорошо знал и видел, как эсэсовцы приводили группы парней на осмотр. Entlassung. Освобождение, выписка, отпуск, наконец еще и прощание. И самым правильным значением этого слова было прощание. Врач должен был подтвердить, что у выписанных хорошее здоровье. Парни, конечно, глядели упрямо и в то же время потерянно, а эсэсовец изливал свою злость на того, у которого не было правой ноги до колена. «Нездоров? Не хочешь, чтобы тебя выписали?» Лейф при этом нервно двигал рукой, в которой держал стетоскоп; ему осточертела эта комедия смерти, но он был бессилен ее изменить. Он не мог отказаться выполнить приказ провести осмотр. Ведь он был врачом! Андре Лейфа недолюбливал, но и он не смог бы поступить по-другому. Только ребятам, имевшим на руках картотеку выздоравливающих в бараке № 2, иногда удавалось спасти кого-нибудь из таких отмеченных, но при этом они рисковали абсолютно всем, если бы их раскрыли, они бы сами следующим утром пошли вниз по ступеням к крюкам.
У Франца, например, долговязого, обаятельного Дон Кихота из Любляны, всегда неугомонного, находчивого, с чувством юмора, это получалось. Когда приходил эсман со списком на Entlassung, начиналось лихорадочное спасение хотя бы одного из осужденных, а если удастся, то и двух, но это лишь в исключительных случаях, поскольку не дай бог вызвать какое-нибудь подозрение. Делалось это так: мертвецу, лежавшему на полу в душевой, в вашрауме, в ожидании, пока его отнесут вниз, к печи, нацепляли на большой палец ноги бирку с номером осужденного. Спасенный парень таким образом менял имя и номер, однако его нужно было как можно скорее услать с каким-нибудь рабочим транспортом из лагеря. Конечно же, такие рабочие бригады уезжали в неизвестность, но крюка человек все же избегал. Когда эсман пришел за людьми, Франц изо всех сил должен был контролировать себя, чтобы не выдать своей дрожи. Когда немец назвал номер парня, Франц сказал: «Gestorben»[19], а эсман спросил: «Wann?»[20] Тогда Франц, чтобы скрыть свое волнение, показал ему список умерших. «Тут все даты», — сказал он и только после ухода эсмана осознал, что у него мокрая рубашка и что его бьет мелкая дрожь.
