Чуднов распахнул окно, рукой разогнал возле своего лица дым и сказал:
— Вы, Игорь Александрович, идите в десятый кабинет, будете работать с доктором Волгиной Екатериной Ивановной. А хирурги пойдут в четвертый кабинет, к товарищу Золотову. Должен вам сказать по секрету, что Борис Наумович до болезни Коршунова вообще в поликлинике не принимал. Не любит он поликлинику. Ну, а теперь пришлось волей-неволей. Не дождется Василия Петровича. Поэтому, возможно, будет нервничать. А вы спокойнее. Люди вы молодые, нервы у вас из стали.
Мы поднялись со своих мест. Захаров и Гринин вышли, а я остался.
— Вы что, Игорь Александрович? — удивился Чуднов.
Я начал так:
— Мои товарищи не любят Золотова…
— Не любят? — спросил Чуднов. — А разве Борис Наумович женщина?
— Не в этом смысле, — сказал я, — не любят как руководителя хирургической практики. Он ничего не дает им делать. Они вроде как секретари у него, почти все истории болезни заполняют.
— И они недовольны? — снова удивился Чуднов.
— Ну конечно! Они не затем приехали, чтобы писать! — Говоря о них, я, конечно, думал и о себе.
— Золотов их проверяет, — сказал Чуднов. Он смотрел на меня из-под насупленных белых бровей. — Птица видна по полету. Неважно, где она летит — над самой землей или в облаках. И по историям болезней, которые они пишут, можно многое узнать о студентах. И то, что Борис Наумович доверил им оформление целой кучи историй, уже о многом говорит. К тому же, Игорь Александрович, прошу учесть, что второй хирург болен и вся тяжесть в стационаре и поликлинике легла на плечи одного человека. Ему трудно. Наше хирургическое отделение обслуживает не только город, но и весь район, а подчас и соседние районы, там у них часто не ладится. И — скажу вам по секрету — не в каждом районе есть свой Золотов. Он для нас счастливая находка. Я всегда спокоен за хирургическую службу. А это для главного врача очень большое дело. Вот будете главврачом — узнаете. Пусть они не паникуют прежде времени.
Я поспешил выйти.
В десятом кабинете уже шел прием. Екатерина Ивановна встретила меня милой сморщенной улыбкой. Она не могла улыбаться иначе, потому что лицо ее было сплошь в морщинках. А когда она улыбалась, их становилось еще больше. Она вытащила из ушей кончики резиновых трубок фонендоскопа и сказала:
— К нам на помощь? Очень приятно! — И обратилась к сестре: — Знакомься, Любочка.
— Мы уже знакомы, — сказала Любочка.
Знакомы? Пристально взглянув на сестру, на ее слишком курносый нос, я сразу вспомнил: Любовь Ивановна! Из хирургического отделения. Это она организовала операцию умирающему мотоциклисту Лобову, а потом затащила меня в кабинет к разъяренному Золотову. И он назвал ее тогда хирургической язвой.
