Мы пошли в палату к Белову, захватив с собой электрокардиограф.
Минут через десять мы возвратились в кабинет. Леонид Мартынович погасил свет и начал проявлять пленку. Потом он повесил ее на веревочку сушиться и стал расшифровывать — пока для себя. Я тоже смотрел на зубцы. Наконец я услышал голос Леонида Мартыновича:
— Все ясно… Вы что-нибудь понимаете в этом, Игорь Александрович?
Кажется, я начинал уже привыкать, что меня все назойливо величают по всей форме. Но я не знал, что он будет проверять мои знания, и, прежде чем ответить на вопрос, снова и снова вглядывался в ленту, в острые и тупые зубцы.
— По-моему, это передний инфаркт, — сказал я.
— Правильно! — Леонид Мартынович смотрел на меня с удивлением.
Я не мог понять, чем это вызвано.
— Вы из какого института? — спросил он.
— Я учился у Владимира Никитича.
— А! Знаю. Он научит.
Я вспомнил, как Владимир Никитич выгонял меня из кабинета на экзамене.
— Я тоже у него учился, — сказал Леонид Мартынович, — а позже окончил ординатуру, но уже, правда, в другом учреждении. — Он посмотрел на меня с уважением. — Вот вы еще студент, а уже разбираетесь в этих зубцах, а из наших шести терапевтов лишь один Михаил Илларионович умеет читать ЭКГ. Я говорю терапевтам: «Каждый из вас обязан знать электрокардиографию, согласен с вами заниматься». Но у них, видите ли, нет времени. Как это вам нравится? Нет времени учиться!
В ординаторской меня подозвал Чуднов.
Развернув историю болезни Белова, он сказал мне:
— Читал, понравилось. Подробно записали и, я бы сказал, толково. Скажу вам по секрету: я был бы счастлив, если бы наши врачи-терапевты могли так писать истории болезни. Сегодня я их соберу и приведу в пример вашу историю болезни. Пусть у студента поучатся, ничего. Может быть, кто-нибудь из них покраснеет.
Мне было неловко. Меня хвалили за весьма посредственную историю болезни. Ассистент, который вел нашу группу в клинике, не поставил бы мне за такую работу и тройки. От нас требовали такой подробности в описании, что менее чем на пятидесяти страницах и не уложишься. История болезни была похожа по объему на монографию. Но за целый семестр мы писали одну историю болезни. Только одну!
Но как там, внизу, идут дела?
Я нашел своих товарищей в операционной. Захаров ассистировал Золотову. Это было первое, что я заметил. Гринин стоял и, перегнувшись в поясе, заглядывал туда, где двигались пальцы хирургов.
Увидев меня, Золотов нахмурился и хотел что-то сказать, но, видно, раздумал. У сестры я спросил, какую делают операцию. Она сказала, что аппендицит. Я спросил, первая это или вторая операция. Она сказала, что вторая.
