вещи (
само вещей), сведённые к их необходимому и существенному. Но, как просто помысленные, мысли хотят быть и
сказанными. Аналогично показателям крови, которые, как таковые, следует отличать от их обозначений в так называемой гемограмме, показатели мышления, как чистые мысли, также следует отличать от их артикулированной, языковой формы. Когда мысли
выражены, они являются как
понятия. Понятия суть мысли в ракурсе сказанного. Их матрица дана в категориях Аристотеля, схемах высказывания сущего. Разница между понятиями и мыслями заключается, прежде всего, в том, что мысли обнаруживают вещи в аспекте
сущего, а понятия в аспекте
словесного. Мысли, как понятия, знаменуют переход онтологического в филологическое, что имеет следствием пробуждение философского сознания. В понятиях сущее, которое ка к мышление есть
сущность, а как мысль
обнаружение (откровение) сущности, становится
действующим. Действующее значит действенное в двойном смысле
драмы и
кармы. (
Драма, по-гречески, совпадает с
кармой, по-санскритски; на деле, одна является следствием другой.) Преобразование мыслей в понятия есть исходный пункт и начало истории философии, которая оттого и может быть обозначена как драма, или карма, мыслей, что мысли здесь впервые потенцируются до возможности
заблуждения. Верхний предел и оптимум заблуждения, заключающийся в отрезании мысли от пуповины космического первосостояния и в обособлении человеческого, заостряется в языке и называется
номинализм. Номинализм с необходимостью возникает там, где понятия, которые суть сказанные мысли, теряют связь с мыслями и теряются в
словах. Пустых словах, о которых Гёте написал однажды, что больше всего в жизни страшился их.
[69] Следующий пассаж из одной лекции Рудольфа Штейнера
[70] резюмирует случай: «Бо́льшая часть того, что в обычной жизни называют мышлением, протекает в словах. Мыслят в словах. Гораздо больше, чем принято думать, мыслят в словах. И многие люди, требующие объяснения того или иного, довольствуются тем, что им говорится какое-то слово, имеющее знакомое им звучание, напоминающее им то или иное, и тогда то, что ощущается ими при этом слове, они считают объяснением и полагают, что это и есть мысли.» Характерно в таких словах не столько то, что они пусты, сколько то, что они
имитируют мышление. Образцовыми в этом отношении остаются так называемые интеллектуалы (
«интеллектуальи», как их называл Евгений Дюринг), жонглирующие учёными termini technici с не меньшей ловкостью, чем жонглер ножами. Дело, впрочем, не кончается на имитировании. Имитирование неизбежным образом переходит в
