Потом по всем каналам
телевидения (которых, как известно, было четыре) стали передавать распоряжения
о том, что все машины, находящиеся в личном пользовании, должны быть поставлены
на прикол.
Я ослушался этого
приказа. И могу засвидетельствовать следующее. Во время олимпиады, когда я
выезжал на улицу на своих «Жигулях», я ни разу не увидел еще какую-то другую
машину, кроме машин ГАИ, гэбэшников и московских такси. Проехать по улицам в то
время и не быть остановленным гэбэшниками было невозможно. Они меня
останавливали, как только я проезжал мимо них. А стояли они везде. И сразу
спрашивали, слышал ли я распоряжение о том, что никто не должен выезжать на
улицы Москвы на личных автомобилях. А когда я пожимал плечами, они бросались к
моей машине и пытались к чему-то придраться. Что было не так-то просто,
поскольку я к такому обороту дел был подготовлен. Машина моя была сравнительно
новая (ей не было и трех лет), и я еще не успел раздолбать ее на черноземе
пасеки. Перед каждым выездом я обдавал свои «Жигули» водой из ведра. Это имело
большой смысл. Когда меня останавливали гэбэшники и выясняли, что придраться не
к чему, они начинали говорить, что машина не помыта. И тут я показывал на капли
и говорил, что только что выехал с мойки. Они с сожалением отпускали меня,
правда, требуя с меня обещание (честное комсомольское?), что я тут же поставлю
машину в гараж (которого у меня никогда не было) и не выеду оттуда до окончания
олимпийских игр.
На самом деле, не очень
понятно, зачем надо было запрещать автомобильное движение на московских улицах.
Вот если бы они запретили людям выходить на улицы до конца Олимпийских игр,
тогда это было бы мне понятно.
Но они сделали всё
по-другому. Они объявили культурную программу для всех иностранных спортсменов.
Все свободное время спортсменов было расписано со всей тщательностью. Любые
свободные часы использовались для того, чтобы увезти этих спортсменов куда-то
на экскурсию. (Чему, кстати, иностранные спортсмены были рады.) Куда – неважно,
лишь бы эти иностранные спортсмены не были предоставлены самим себе и не могли
бы общаться с местным населением.
В 57-м я ходил по
Москве пешком, ездил на общественном транспорте и видел тысячи людей всех
возможных национальностей. В 80-м я тоже ходил по Москве пешком, тоже ездил на
общественном транспорте и еще ездил по Москве на машине, но не смог увидеть ни
одного иностранца. Ни одного за все олимпийское лето! Так что гэбэшники своего
добились. А песенка про кривобокого мишку «расстаются друзья…» известной
комсомольской композиторши могла вызвать слезы умиления только у безнадежно
наивных (если говорить мягко) людей.
