Поздним утром миссис Кроуфорд и миссис Минниз пришли навестить Оливию. Они хотели ее подбодрить. Сказали, что в Сатипуре, где мистер Кроуфорд и Дуглас приняли все меры предосторожности, тревожиться не приходится. Здесь в самом деле господствовала бдительность; если бы только такие же меры были приняты в Хатме, где майор Минниз умолял Наваба и взывал к нему…
— Но в прошлом году было то же самое, — сказала миссис Минниз. — Артур его предупреждал, говорил ему не раз и не два… В результате двенадцать убитых и семьдесят пять раненых. Весь вещевой рынок был разгромлен, спустя неделю он еще дымился, я сама видела. Артур думает, что в этом году будет хуже.
— Это преступление, — с чувством сказала миссис Кроуфорд. — Он ведь с легкостью мог бы держать все в руках, если бы захотел…
— Наваб? — спросила Оливия. — Ну да, если б захотел!
— Не забывайте, что он мусульманин, — ответили ей.
— Да, но не такой. Не фанатик. Боже ты мой, — она даже засмеялась от этой мысли. Но лица ее собеседниц оставались мрачными. Она настаивала: — Он такой современный. Да ведь в этом отношении он почти как один из нас. Я хочу сказать, он вовсе не суеверен или узколоб, вовсе нет. Он совершенно раскрепощен.
— Вы и впрямь так считаете? — ровным голосом спросила миссис Кроуфорд.
— Ну конечно. Я же слышала, что он говорил о самосожжениях, прямо как англичанин. Он был возмущен, говорил, что это варварство.
— Конечно, говорил, ничего удивительного. Сати — индуистский обряд. Совсем другое дело, если б это был ислам. Совсем другое.
Оливия им не поверила. Нет, возражать или спорить с ними она не стала — в этом-то и была загвоздка, она никогда не могла ничего сказать, у нее права не было, ибо они знали об Индии все, а она ничего. Но Наваба она знала лучше их. Для них он всего лишь человек, с которым они иногда имели дело на официальном уровне — индийский правитель, но ей, ей он… да, друг. Настоящий друг.
Она думала, что ей станет лучше, когда они уйдут, но на самом деле ей все равно было очень тревожно. Это они виноваты, пришли, наговорили всяких ужасов, да еще о Навабе. Она беспокойно ходила по своей гостиной, нервно поправляя цветы в вазах (в это время года цвели только сильно пахнущий миндалем олеандр и жасмин, одурявший, как наркотик). Шуман никак ей не давался, и она захлопнула крышку пианино. Начала было писать Марсии, но та была в Париже, да и объяснить что-либо в письмах было невозможно.
Снаружи послышался шум подъехавшего автомобиля. Наваб! Ее сердце забилось неизвестным ей чувством. Оливия открыла дверь, ведущую на веранду, и увидела слуг; они сидели в кружок, сдвинув головы. При виде ее они быстро поднялись. Пыль мгновенно набилась в глаза, ноздри, между зубами и клубами ворвалась в комнату.
