Джинни подумала, не позвать ли доктора. Казалось, отец несет околесицу.
— Я не хочу стать овощем, — продолжал он. — Быть в тягость матери и тебе. Не желаю.
— Ты не будешь в тягость.
— Я и не буду. Не буду, Джинни. В этом-то все дело.
Когда Элизабет везла Дэна из больницы домой, он заерзал на пассажирском сиденье.
— Дэн, успокойся, — сказала она.
— Вести должен я.
— Но и я хочу немного порулить.
— Я все еще могу водить, — заявил он.
Элизабет покосилась на него. Если бы он сказал, что испытывает… Неужели он не осознает, насколько скрытен?
— Я знаю, Дэн, — ответила она. — Ты все еще можешь водить.
Джинни ехала за ними в другой машине. По прибытии домой Дэн объявил, что чувствует себя прекрасно, и спустился в мастерскую. Джинни пошла с ним. Элизабет уселась в гостиной, чтобы почитать одно из дел, которые захватила в своей конторе.
Она пробегала глазами слова, не вникая в их смысл. В голове ее звучала глупая детская песенка:
Ходил я в зверинец однажды,
Там были птицы и звери…
Дэн пел ее дочурке, когда та была маленькой. Его голова была просто забита такими песенками. Задолго до рождения Джинни он пел их Элизабет в постели, после занятий сексом. Да, поначалу секс был хорош, а по-детски невинная отстраненность Дэна, все эти мгновения, когда он словно выпадал из человеческой вселенной в некий внутренний мир абстракций, Элизабет тогда еще не надоели.
Он никогда не отличался страстностью или необузданностью. На высоте он был лишь с идеями да объектами. Все это могло оттолкнуть ее, кабы не его уязвимость и не ее понимание, что в этих чудачествах его вины нет. Да еще песенки…
В университете Дэн не пользовался популярностью среди студентов. Пожалуй, он придерживался слишком строгих правил. Отношения с коллегами также не отличались теплотой, и на кафедре он так и не продвинулся. Элизабет решала проблемы между Дэном и социумом, преодоление которых ему самому давалось весьма туго. Зверинец…
Она отстранилась от груды бумаг — пачки разводов по обоюдному согласию, все как под копирку — и прислушалась к звукам из подвала.
Элизабет досадовала, что Джинни оказалась дома во время последнего приступа Дэна. Она думала рассказать дочери о его болезни, однако страшилась ее реакции. Джинни считала, что Элизабет ревнует к ее близости с Дэном, но дело заключалось отнюдь не в этом. Скорее уж, Элизабет негодовала, что Джинни видела лишь светлую сторону натуры своего отца, в то время как ей самой приходилось иметь дело с депрессией мужа, его характером и все более возрастающей отстраненностью. Для Джинни у него находилась уйма времени и внимания. Для нее же — ничего.
