– Запиши меня к нему! Прямо сейчас!
– Что-что?
– Имми, прошу тебя!
Перед моими глазами раскинулась голая равнина Раннох-Мур. Одна моя рука – на руле, в другой зажат мобильник. Думаю, что в округе нет полицейских и никто не арестует меня за невнимательное вождение. Маленькие озера блестят под лучами солнца, как нечищеное серебро.
– Имми, пожалуйста. Мне срочно нужно.
– Ладно. Я попробую. Он тебе перезвонит из офиса. Но… хм… Сара, ты точно в порядке?
– Что?
– Сара, ты знаешь, о чем я.
– Имоджин!
Как и положено близкой подруге, которая была все время со мной, она поняла меня, перестала задавать вопросы и выполнила мою просьбу. Мне перезвонили из офиса Келлавея, когда я еще ехала, – он согласился принять меня через четыре часа.
Имоджин, спасибо тебе.
И вот я уже в Глазго, в офисе Келлавея на Джордж-стрит. Доктор Малькольм Келлавей, психиатр, сидит в вертящемся кожаном кресле за аскетичным металлическим столом – ладони сложены вместе в молитвенном жесте, подбородок лежит на указательных пальцах.
Он снова спрашивает меня:
– Вы действительно уверены, что в тот вечер в Девоне могли допустить ошибку?
– Я не знаю. Нет. Да. Не знаю.
Воцаряется тишина.
Небо над Глазго начинает темнеть, а времени только половина третьего.
– Хорошо. Давайте обратимся к фактам.
И он опять начинает меня обо всем расспрашивать. Обстоятельства дела, имеющиеся в наличии данные, смерть моей дочери, возможное помешательство оставшегося в живых ребенка.
Я слушаю его речь и смотрю в квадратное окно с гранитными черными подоконниками. В небе бурлит водоворот из клубящихся облаков. Глазго. Зимой этот город с его викторианской суровостью отвратителен до тошноты, прямо-таки сатанинский. Зачем я сюда приехала?
Келлавей задает очередной вопрос.
– Что именно вы обсуждали с мужем, миссис Муркрофт?
– Почти ничего.
– А почему?
– Ну, я боюсь еще сильнее испортить дело. Я имею в виду, пока я сама во всем не разберусь.
Меня одолевают сомнения. Что я здесь делаю? Какой в этом смысл? Малькольм Келлавей – мужчина средних лет, но до сих пор носит джинсы, из-за которых выглядит несолидно. У него вялые жесты, которые меня раздражают, водолазка с закатанным воротом и очки без оправы с идеально круглыми линзами, похожими на две буквы «о». Что он может такого знать о моей дочери, чего не знаю я? Чего он может мне рассказать такое, чего я не могу сказать сама?
Он таращится на меня через очки и говорит:
– Миссис Муркрофт, вероятно, есть смысл собрать дополнительную информацию, которая позже нам пригодится.
