Столы ломились от местных деликатесов. Горками лежали акара — бобовые лепешки. В больших кастрюлях остывала только что сваренная эгуси — овощная похлебка. Из глиняных кувшинов выбивалась белая пена игристого тумбо — терпкого пальмового напитка. Миски с фуфу — шариками теста в остром соусе дразнили запахом пряностей. Но, пожалуй, аппетитнее всего выглядели розоватые кусочки на противнях — обжаренный в пальмовом масле ямс, ради которого устраивался праздник и который, как того требовал обычай, первым из всех блюд надлежало отведать каждому из присутствующих.
По традиции, чтобы открыть праздник, вождю следовало сказать соплеменникам и гостям приятные, радостные слова: настроить людей на нужный лад. Ндогу Оджимбе привстал из-за стола со стаканом тумбо, для порядка негромко кашлянул. Люди притихли, устремив на него свои взоры.
— Чуку[1]! — пробасил Ндогу Оджимбе. — Я и мои соплеменники…
В этот момент неподалеку от нас, в левом ряду, подломилась скамейка, и человек десять завалились на землю. Сбегали в деревню за другой скамейкой, расселись.
— Благодарим тебя за то, что ты позволил…
Дикий вопль прервал речь. В правом ряду нетерпеливый юнец, не сводя восторженных глаз с вождя, хотел умыкнуть лепешку, но угодил рукой в кастрюлю с горячей эгуси. Люди минут пять неуемно хохотали, указывая на смущенного парнишку.
— Нам собраться…
Ндогу Оджимбе опять замолчал, стал глядеть под ноги: кто-то из-под стола дергал за полы его агбады. Оказалось, это был сын-непоседа, который незаметно соскользнул туда с колен матери. Шалуна усадили на скамейку.
— Снова на самое торжественное и важное событие в жизни нашей деревни — праздник ямса… — Вождь неожиданно замер. Его лицо исказил страх: брови полезли на лоб, глаза расширились, рот так и остался открытым. Издавая невнятные гортанные звуки, Оджимбе показывал в направлении берега рукой со стаканом, не замечая, что расплескивает тумбо. Мы, смотревшие все до единого на вождя, разом повернули головы в ту сторону.
— Ой! А-а! — раздались возгласы. Было от чего душе в пятки уйти.
От берега на площадь катилась лавина громадных (у страха глаза велики) существ с головы до пят в лохматых шкурах — черных, бурых, рыжих, серых, с которых стекала вода, видимо, после форсирования реки. Это была какая-то кошмарная шевелящаяся масса. Глаз не успевал выхватить отдельные экземпляры, и вся лавина казалась бредовым видением. У страшилищ не было ни копий, ни луков, ни ружей. Но их обросшие свирепые лица с выпученными глазами и звериным оскалом, обрывки размочаленных веревок серо-зеленого цвета, свисающие с плеч, не оставляли места для сомнений: сейчас эти похожие на чертей варвары повяжут сидящих за столами людей и утащат нас если не в пекло, то уж в лесные дебри непременно.
