Толпа загудела. Из середины ее раздались выкрики:
— Все пойдем!..
— Где будет запись?
— А женщин будут брать? — донесся до Парамонова тонкий женский голос.
— Дайте слово! Слова прошу!
К трибуне, расталкивая людей, пробирался отец Павла Ерлыкина. Это он просил слова. На трибуну по шаткому трапу ему помогли забраться два молодых парня в спецовках. Парамонов видел их недели две назад в общежитии. С одним из них даже разговаривал, но вот фамилию забыл.
Стоявшие на трибуне потеснились, уступая место инвалиду. По его серому, небритому лицу и лихорадочна горящим глазам было видно, что он волнуется.
Ерлыкин поставил костыли к барьеру трибуны и намертво вцепился в нее своими сильными огрубевшими руками. А когда вздохнул и выпрямился во весь рост на своей единственной ноге, Парамонов заметил, что ростом он был на полголовы выше всех стоявших па трибуне.
— Предоставляю слово герою гражданской войны, ветерану нашего завода Артему Захаровичу Ерлыкнну, — объявил Парамонов, и голос его в наступившей тишине прозвучал, как эхо в горах.
Товарищи!.. — Ерлыкин замолк — к горлу подступил ком. Он еще крепче сжал барьер трибуны, отчего пальцы на руках побелели. — Вон мой цех. Вон он!.. В него я пришел в четырнадцатом году шестнадцатилетним мальчишкой… Оттуда я ушел на гражданскую…
Головы собравшихся на митинг, словно по команде, повернулись в сторону, куда протянулась большая рука инвалида. А он показывал на литейный цех, над которым возвышалась громадная закопченная труба; из нее удавом выползал дым.
— Я уже не могу записаться в дивизию народного ополчения. Года не те. Да и деревянные кони, на которых я вернулся с гражданской, возят меня медленно. Но у меня есть сын! Мой единственный сын! Я вырастил его один. Сейчас он стоит на моем рабочем месте, в этом же цехе! — Ерлыкин снова протянул свою большую руку в сторону дымящейся трубы. Отыскивая кого-то в огромном людском море, он надсадно кашлянул в согнутую ладонь и нервно выкрикнул: — Павел, ты здесь?!
Собравшиеся безмолвствовали. Затихли даже неугомонные ребятишки, которым как-то сразу передалось общее напряжение.
— Ты здесь, Павел?! — снова прокатился над толпой голос инвалида.
— Я здесь! — донесся звонкий юношеский голос со стороны бетонного фонтана, усыпанного ребятишками.
Сдерживая внутреннюю дрожь, инвалид стал бросать в толпу горячие, как раскаленные болванки литья, слова:
— В ответ на призыв Центрального Комитета нашей партии, в члены которой я был принят на моем родном заводе, заявляю: мой сын, литейщик шестого цеха Павел Ерлыкин добровольцем идет в дивизию народного ополчения. И если потребуется, он отдаст за Родину свою жизнь. — Повернувшись лицом в сторону фонтана, откуда минуту назад донесся голос Павла, инвалид гневно бросил: — Ты слышишь меня, сын?
