Резчик | страница 3
— Бери меня, Петя, в жены сегодня, а то завтра поздно будет! Отец хочет насильно в жены отдать купцу нижегородскому!
А Петру страшно, как же против воли родительской ее замуж брать? У Лисаветы отец строгий, и четверо братьев старших — такое не спустят. Положил Петр Лисавету спать на сундук, а сам наутро, как только солнце встало, сел на коня и в ее село поскакал. К отцу Лисаветы пришел и говорит — так мол итак, ваша дочь у меня, что делать будем?
Отец Лисаветы братьев ее позвал и двух приказчиков из лавки, чтобы они в Торбеево поехали и Лисавету привезли. А Петру приказал остаться, да так грозно на него посмотрел, что тот ослушаться не смел. Сидит Петр в сенях, даже слово боится молвить. А отец Лисаветин напротив него сидит и книгу конторскую правит. Так и молчали два часа. Только слышно было, как часы с кукушкой на стене тикали.
Как полдень минул, во двор сани въехали, а на них братья сидят. Лисавету держат, чтобы не убежала. Лисаветин отец на порог вышел: в рубахе красной, в накидке меховой и в черных сапогах смазных (не лапотник был — купец!). Лисавете ничего не сказал, а только рукой махнул своим сыновьям: «Ведите ее в дом, для разговора!» — а Петру на ворота указал. Лисавета, когда мимо Петра проходила, посмотрела на него и так молебно руки протянула, да Петр только глаза отвел и быстрее с ее двора побежал. Сам не помнит, как в Торбеево добрался. Приехал, в сено забрался и три дня там пролежал, от стыда и горя.
А как через три дня вышел к людям, рассказали ему друзья-товарищи, что за Лисаветой купец приехал из Нижнего. Только свадьбы они не сыграли. Лисавета в своей светелке петлю из пояса узорчатого сделала и на ней повесилась той же ночью.
Стал с того дня Петр пить горькую, работу забросил. Думал он сперва Лисаветиного отца убить. Два раза в торговое село собирался, да с полдороги каждый раз поворачивал, как хмель у него из головы выходил. И на себя руки наложить не получалось. Страшно в сырую землю мертвым ложиться, червям на прокорм, в двадцать-то лет с небольшим. Да и грех это — хуже убийства, не замолишь!
Так год прошел, потом другой. Вроде Петр образумился, пить стал меньше, только еще нелюдимей стал, и заказов брал мало, лишь бы прокормиться. Из избы все его братья разъехались, женились и свои дома построили. Остался Петр с сестрой-перестаркой да с родителями. Живет он с ними, а как будто его и нет — завтракает молча, за ужином тоже слова не молвит. А разговаривает только сам с собой, когда за работой сидит. Не разобрать, что говорит. Разве что слышно иногда, как он себе под нос бормочет: «Лисавета, Лисаветочка моя, лисонька рыженькая, страдалица невинная…»
