Пришло письмо от отца, что их жизнь с внучкой наладилась, идет по расписанию, никаких поездок не планируют. Он научился варить супы и занялся упорядочиванием и переписыванием в общую тетрадь материнских кулинарных рецептов.
Я же, напротив, почти утратил к концу года способность писать. Меня интересовали – по-прежнему – только несуществующие жанры. Но время для них приходилось буквально воровать у самого себя, точнее – у необходимости зарабатывать пером деньги. Почти сложился в уме текст о Кафке. Насколько очевидной была тривиальность его разветвленной аномалии, ровно настолько не было у меня возможности заняться ее неторопливым исследованием, так что пришлось отложить в долгий ящик готовые наброски, рассосавшиеся впоследствии по эссе и предисловиям к писателям помельче. Этот молодой пражанин мучал невест многолетней перепиской и жил под одной крышей с отцом, чтобы не привести однажды в дом ночевать чешского матроса, а когда догадался о себе, оторвался от родителей и сестры, женился на еврейской общественнице и поселился в Берлине, тогдашней европейской «голубой» столице, где умер, едва разменяв пятый десяток, почти как Гоголь. Но не только в этом было дело…
Я всегда любил открытие и закрытие «Арт-Манежа» – этакий необъятный художественный салон под высоченным потолком, с непременным выпивоном с друзьями-приятелями, праздничную тусовку людей, имеющих воображение и умеющих что-то делать руками. Я ведь и сам был отчасти из таких, семнадцать лет зарабатывая на жизнь витражами. Не трынди, покажи лучше – что ты умеешь? И то, что все они, работая на продажу, держали марку, было честнее, чем мнимое целомудрие неимущих письменников, тянувшихся к состоятельным художникам. Проблема-то общая: как заставить общество тебя кормить и оплачивать твои прихоти? Кто-то полез к моей жене с мокрыми губами. «Хочу целоваться!» – «Иди домой. Там целоваться». Протрезвел на глазах, прочтя в моем взгляде нечто нехорошее для себя.
На декабрьском салоне было объявлено о кончине «рогатого зайца» и предстоящем прощании с альманахом «Золотой век» – о скорой развилке дорожки писателей с художниками. Налево пойдешь, направо пойдешь.
Подошел похожий на дельфина поэт-эмигрант с межеумочным альбомом постмодернистского лабиринта в Ростоке за четверть миллиарда дойчемарок и спросил, не пишу ли я рецензий. Он всерьез уверял, что дело это уже почти решенное. Без подобных пролаз, впрочем, было бы скучней на свете.
