– Если встретишь ее там и она захочет вернуться домой – только если сама заговорит с тобой об этом! – одолжи ей полсотни баксов на дорогу, я отдам.
Неожиданно для себя он оказался в огромной запущенной квартире без дверного звонка наедине с подслеповатой, глуховатой и усатой тещей, проработавшей всю жизнь водителем такси. Тещину квартиру они с женой продали, чтобы спасти тонущий лоточный бизнес, но это не помогло. Единственной его отрадой являлись теперь брехливая колченогая собачонка и упорно не желающий разговаривать внук, подкинутый дочкой. А виновата во всем, по его мнению, была Россия:
– Она нас бросила! – заявил он.
– Погоди, ты же сам голосовал за Рух и Черновола… – возразил я ему.
– Я голосовал против комммунистов, как и ты!
– Хорошо, но украинское гражданство ты принял добровольно?
– А что, у меня был выбор?! Они не имели права в Беловежской пуще распускать Союз.
– Здрасьте, сказка про белого бычка. Тебя достает твоя «держава», а виновата в том Россия!
– Да, она нас предала!..
До того он подрабатывал еще в киевской медико-фармацевтической фирме – встречал и сопровождал деловых партнеров. Однажды ему пришлось обедать с американцем, купившем по дешовке в Закарпатье недостроенное здание оборонного завода, чтобы наладить там выпуск презервативов. Они сидели в ресторане советского времени на средневековой площади Рынок. Кухня дрянь, обслуживание не лучше, интерьер говенный, а американец тащится так, что усидеть на стуле не может. Наконец спрашивает:
– Вы не знаете случайно, когда построено это здание, где мы сидим?
И мой приятель вдруг понимает, что не только в удачной сделке причина его загадочного кайфа:
– Оно построено примерно тогда, когда Колумб открыл вашу Америку.
Впрочем, что американцу в кайф, то галичанину гоплык. Так знакомый архитектор и патриот города вернулся назад из-за океана, когда не смог ответить на простой вопрос: «Если вы жили в таком прекрасном старинном городе, что вы делаете в нашей унылой одноэтажной Америке?!.» Вернулся – и очень скоро умер.
Успешным и процветающим являлся единственный из моих гостей, за что его дружно все цапали, а он отшучивался. Мои бывшие коллеги – реставраторы, художники, литераторы – будто соревновались, кто скорее и хуже кончит – здесь или в Киеве, – разобьется или покончит с собой, получив глянцевый журнал или телепрограмму в свое распоряжение. Он же из тихони-программиста и переводчика на «мову» Хайдеггера и Гадамера сделался, пойдя во власть, кем-то вроде галицийского «министра без портфеля». Положение позволило ему хорошо обустроиться, отселив соседей и тестя с тещей, в огромной двухэтажной квартире в самом центре города. А также колесить по свету, издавать на немецкие деньги украинский журнал для интеллектуалов, завести еще одну семью и сына, отчего младшая из его дочерей перестала с ним разговаривать. Той весной он принимал во Львове Бжезинского с женой и теперь занят был сочинением статьи для американцев. Его ум всегда попадал в странную зависимость от прочитанных книг и собеседников. При всей образованности, если раньше он настаивал на том, что украинское государство, а не родители, имеет право решать, в каких школах учиться их детям, то теперь с группкой свежеиспеченных профессоров, пока что с оговорками, обосновывал необходимость и оправданность перехода с кириллицы на латиницу. Когда-то мы были друзьями. Нацы по-прежнему ненавидели его – уже не как идейного противника, а как преуспевающего чиновника. Он гордился тем, что фигурирует в их списках на уничтожение, но это была теперь только фронда интеллектуала.
