— Теперь слушай внимательно, — продолжала Джипси. — Видишь вот это?
Она показала запечатанное письмо.
— Так вот: когда он поправится, но не раньше — поняла?..
— Поняла, не раньше…
— Отдашь ему вот эту бумажку.
— Ясно. Давайте сюда.
Маржантина взяла письмо и засунула в дырку в стене, которая была у нее вместо шкафа.
— Запомни хорошенько, — еще раз повторила Джипси. — Не раньше, чем он поправится!
— Раньше не дам!
«Вот и хорошо, — подумала Джипси. — У меня будет неделя с лишним. Даже больше, чем нужно».
Она еще раз посмотрела на Манфреда не без нежности и ушла.
Дома Джипси сложила в сверток ценные вещи — главным образом украшения — на довольно большую сумму. Достала из тайника золотые монеты и засунула в кожаный пояс, а пояс надела на себя под одежду.
Она думала о Манфреде — вернее, пыталась думать — и бормотала про себя бессвязные слова:
— Ну как я могла подумать, что привяжусь к нему, что мне захочется, чтоб он не был несчастен! А Монклар… вот кому будет плохо! Ну и пусть Манфред будет счастлив, мое какое дело? Теперь уж он не уведет у меня сына прево… Но как он будет плакать! Лишь бы с ума не сошел! А то еще, может, и умрет сразу…
Лантене был виновен в неповиновении властям, в попытке устройства побега Доле из Консьержери, в покушении на жизнь Игнасио Лойолы, в вооруженном нападении на Лувр во главе воровской шайки, в противостоянии королевской власти при штурме Двора чудес, наконец, в нападении вместе с ворами на Монклара во время казни Доле. Лантене был обречен. Над ним для вида устроят суд. Потом, не позже, чем послезавтра, его повесят.
А она, Джипси, будет на этой казни. А когда Лантене испустит последний вздох, она обернется к графу де Монклару и скажет:
— Ты двадцать с лишним лет искал сына, проливал о нем слезы… Гляди! Вот он!
* * *
К девяти часам вечера цыганка явилась в особняк Монклара. На этот счет явно были отданы распоряжения, потому что ее немедленно пропустили и отвели в кабинет к великому прево.
— Говори, — сказал граф с необычной для себя добротой. — Чего ты от меня хочешь?
— Монсеньор, — ответила цыганка, делая величайшее усилие, чтобы не выдать ненависть, рвавшуюся из сердца, — помните, я когда-то приходила просить у вас милости?
— Помню, — бесстрастно ответил Монклар.
— Тот, кого должны были повесить, был мой сын. Помните?
— Помню, — опять сказал Монклар.
— Да, монсеньор, я знаю, у вас хорошая память…
— А у тебя, пожалуй, еще лучше моей, — ответил Монклар таким вкрадчивым голосом, что цыганка вздрогнула.
