Земля, Львов
— Запомни, Павло, — когда-то говорил молодому Павлу Яреме его дед, старый бандеровец Степан Ярема, который после войны получил пятнадцать лет лагерей, которые он оттрубил от звонка и до звонка — все наши беды только от москалей, если бы не они, то жили бы мы припеваючи и галушки сами нам в рот прыгали.
Несмотря на прошедшие годы, Степан Ярема до сих пор лютой ненавистью ненавидел советскую власть и даже распад СССР в начале девяностых порадовал его не сильно. В такой же ненависти к России и всему русскому он вырастил и двух своих сыновей, а также трех внуков. Сам Павел Ярема, попавший в рабство к агарцам и позже освобожденный аратанцами, стал пилотом истребителя и, надо признать, довольно неплохим. Потом он попал в корпорацию «Россия», где его пересадили из истребителя на легкий крейсер. Несмотря на отличное к себе отношение со стороны руководства корпорации, у него была злоба на корпорацию, поскольку она была основана клятыми москалями. Прошло несколько лет, и вот Павла, как хорошего пилота, направили на земную базу на Марсе. Еще почти год он прослужил здесь, пока у него не выдался случай сбежать на Землю, и не просто сбежать, а прихватить с собой образцы инопланетной техники. Взяв малый челнок, он смог, подделав полетную карту, вылететь на Землю. Посадил свой угнанный челнок и окрестностях Львова в леске около деревни Подгайцы, откуда сам был родом. Челнок, садившийся в режиме оптической маскировки, остался незамеченным земными средствами ПВО. Для зенитных систем России, которые им предоставила «Ладога», он конечно был ясно виден, но использование им опознавательной системы свой-чужой позволило ему беспрепятственно сесть. Покинув борт челнока, Ярема уже абсолютно не таясь направился к своему дому, который находился неподалеку от края деревни. Дойдя до него минут за десять, он открыл калитку и, войдя во двор, сразу же увидел свою мать, которая ковырялась на огороде, так как была середина лета.
— Мам, я вернулся, — проговорил Павел, обращаясь к своей матери.
Та в первый момент ничего не поняла, но, узнав наконец сына, всплеснула руками и бросилась к нему.
— Павлуша, сыночек, живой, а я все глаза выплакала, чувствовала сердцем, что живой ты.
— Ма, не надо плакать, я тут, все будет хорошо, батя дома?
— Нету его, на работе он, вот обрадуется, когда вернется.
— А машина наша здесь?
— А где ей еще быть? Конечно, здесь, в сарае стоит, а что?
— Нужна она мне, ключи от нее по-прежнему в серванте?
