Тимонин зажег потухшую папиросу, глухо проговорил:
— У меня ведь никого нет из родных... И у Нади тоже... Ехать, собственно, некуда...
Он посмотрел на молчавшего Рогова, и ему стало стыдно за свое нытье. Ну не об этом же надо говорить с товарищем сейчас! Из-за чего раскис? Но сразу сменить настроение Борис не мог и заговорил грубоватым тоном:
— Вот что, Андрей, ты проследи, чтобы рядовой Левочка обменял книги для ротной библиотечки, а то солдатам нечего читать. Потом, Елисеев сегодня уезжает, значит, в роте баяниста не будет. Я договорился с начальником полкового клуба, он обещал выдать нам домровый оркестр. Лучшего сопровождения для нашего самодеятельного хора не найти. Среди новичков есть три музыканта-—играют на струнных инструментах. Пусть они учат других солдат. Ты только постарайся получить оркестр.
— Ладно, сделаю,— серьезно сказал Рогов.
— Учти: это нелегко, начклуба мастак давать обещания, его, грубо говоря, за горло брать надо.
Рогов улыбнулся:
— Брось ты, Боря, о делах толковать. Лучше скажи: писать будешь?
— А как же. Я и комбату слово дал.
— Ну, а как Надя на твое увольнение смотрит?
— Рада. Хоть поживем, говорит, по-людски, на одном месте, в своей квартире, без учений и тревог.
— Она по-своему права...
Разговор перебил подошедший дежурный по роте.
— Товарищ капитан, — обратился он к Рогову,— приказано выводить людей на плац для построения.
У Тимонина екнуло сердце. Он не слышал, что говорил дежурному командир роты, какие потом подавались команды. Ему хотелось запомнить этот последний день: хватающую за душу солдатскую песню, хрустальную трель жаворонка в наполненном солнцем небе, тихий шелест росистой листвы...
...Полк выстроился на плацу поротно, в две шеренги, как на инспекторском смотре. Перед фронтом, шагах в двадцати — группа отъезжающих, лицом к своим боевым товарищам. Тимонин стоял на правом фланге этой группы и думал: «Вот уже и не в общем строю...» Он, почти не замечая, смотрел, как хлопотливо бегал перед строем сухощавый начальник штаба, как докладывал командиру полка, грузному полковнику с обвислыми поседевшими усами.
— Смотри, Борис,— шепнул Тимонину стоявший рядом замполит шестой роты,— Воронов-то как волнуется, усы кусает. Жалко, видно, бате расставаться с нами.
Тимонин не ответил. Он и в последний день не хотел нарушать священную дисциплину строя.
Полковник Воронов минуты две постоял перед строем отъезжающих, потом резко повернулся и зазвеневшим голосом скомандовал:
