Покуда над стихами плачут... | страница 42



«В сорока строках хочу я выразить…»

В сорока строках хочу я выразить
ложную эстетику мою.
…В Пятигорске,
    где-то на краю,
в комнате без выступов и вырезов
с точной вывеской — «Психбольной» —
за плюгавым пологом из ситчика
пятый год
    сержант
       из динамитчиков
бредит тишиной.
Интересно, кем он был перед войной!
Я был мальчишкою с душою вещей,
каких в любой поэзии не счесть.
Сейчас я знаю некоторые вещи
из тех вещей, что в этом мире есть!
Из всех вещей я знаю вещество
войны.
    И больше ничего.
Вниз головой по гулкой мостовой
вслед за собой война меня влачила
и выучила лишь себе самой,
а больше ничему не научила.
Итак,
    в моих ушах расчленена
лишь надвое:
    война и тишина —
на эти две —
    вся гамма мировая.
Полутонов я не воспринимаю.
Мир многозвучный!
    Встань же предо мной
всей музыкой своей неимоверной!
Заведомо неполно и неверно
пою тебя войной и тишиной.

«Последнею усталостью устав…»

Последнею усталостью устав,
предсмертным равнодушием охвачен,
большие руки вяло распластав,
лежит солдат.
Он мог лежать иначе,
он мог лежать с женой в своей постели,
он мог не рвать намокший кровью мох,
он мог…
   Да мог ли? Будто? Неужели?
Нет, он не мог.
Ему военкомат повестки слал.
С ним рядом офицеры шли, шагали.
В тылу стучал машинкой трибунал.
А если б не стучал, он мог?
Едва ли.
Он без повесток, он бы сам пошел.
И не за страх — за совесть и за почесть.
Лежит солдат — в крови лежит, в большой,
а жаловаться ни на что не хочет.

Сон

Утро брезжит, а дождик брызжет.
Я лежу на вокзале в углу.
Я еще молодой и рыжий,
мне легко на твердом полу.
Еще волосы не поседели
и товарищей милых ряды
не стеснились, не поредели
от победы и от беды.
Засыпаю, а это значит:
засыпает меня, как песок,
сон, который вчера был начат,
но остался большой кусок.
Вот я вижу себя в каптерке,
а над ней снаряды снуют.
Гимнастерки. Да, гимнастерки!
Выдают нам. Да, выдают!
Девятнадцатый год рожденья —
двадцать два в сорок первом году —
принимаю без возраженья,
как планиду и как звезду.
Выхожу двадцатидвухлетний
и совсем некрасивый собой[3],
в свой решительный, и последний[4],
и предсказанный песней бой.
Потому что так пелось с детства.
Потому что некуда деться
и по многим другим «потому».
Я когда-нибудь их пойму.

«Хуже всех на фронте пехоте…»

— Хуже всех на фронте пехоте!
— Нет! Страшнее саперам.
В обороне или в походе
хуже всех им, без спора!
— Верно, правильно! Трудно и склизко
подползать к осторожной траншее.
Но страшней быть девчонкой —
   связисткой,
вот кому на войне
   всех страшнее.