Артемий Сидорович поскреб затылок, взглянул на светлеющее небо и поднатужился, чтобы сообразить, что к чему, но так ничего и не придумалось, а потому он в сердцах плюнул и пошел спать…
И вот сейчас, следя за сытым баловством дородного кота и пытаясь настроиться на удачную охоту, Артемий Сидорович никак не мог отвязаться от воспоминаний о произошедшем. «Ишь привязался! – наконец разозлился он. – Баста! Было – и сплыло! Мой участок, что хочу, то на нем и ворочу…»
К вечеру он, как обычно, ушел в дом, посидел у телевизора. Потом, выключив свет, выждал, как паук-крестовик у раскидистой паутины…
Сердце у Артемия Сидоровича билось все-таки неровно, с перебоями. «Простыл, что ли, вчера? – подумал он. – Вон сколько на мокрой траве провалялся. И все по милости того шалопута…» Странные перепады температуры бросали его то в холод, то в жар. Не было того привычного удовольствия, которое он всегда испытывал на своей паучьей охоте. Временами даже чудилось, что сознание вот-вот отключится, в голове мстилось, паморочилось…
– Темка, спишь? – услышал он голос матери…
«А ведь мертвая… – холодея, подумал он. И тут же спохватился: – Это с чего это она мертвая? Чего это я буровлю?…» Он лежал на полатях в недавно доставшейся его родителям кулацкой пятистенке. За перегородкой возился отец – курил, кряхтел, кашлял. Мать, мельтеша по горнице, что-то с подвывом рассказывала, то и дело посмеивалась. Темка, притворяясь спящим, выжидал. Был уговор с Митяем и Петькой сегодня ночью наведаться в соседский сад…
– Сенца я принесла, – пристанывая, с привычно-угодливой, въевшейся за годы нужды сиротской слезой в голосе сообщала мать. – Да зернышек захватила…
– Ты гляди, – перхая, откликнулся отец. – Заметют – не поглядят на наше бедняцтво.
– И-и, что ты! Не заметют! Я ведь хи-итрая, – захихикала мать.
– Сейчас надыть гресть да гресть, – забубнил отец. – Все в дом тащить надыть. А уж как колхозы энти порушатся – тут же и объявимся! Был Сидорка Гусаров шантрапа, а стал хозя-а-аин!.. Хозя-а-аин… – еще раз со смаком протянул отец, даже басок у него невесть откуда прорезался. – И на хрена мне тогда эта Аверкина изба? Свой дом отгрохаю! С мезонином! А с Тишки Аверкина могарыч сдеру: избу-те сберег!..
Артемий Сидорович резко тряхнул головой, открыл глаза. Было темно и тихо. Заснул, что ли? Он встал с кресла, подошел к окну. Пора!..
Голоса стихли. Темка для верности перемогся еще сколько-то времени, прикидывая заодно, может, зря открестился ехать в город, на завод, в какую-то фызыву, куда заманивали наезжавшие днями вербовщики, потом осторожно сполз с полатей, как был босиком, в портках и рубашонке прокрался к окошку. Рама отворилась без скрипа. Темка головой вперед перевалился через подоконник на теплую, мягкую землю, крепко припахивающую свежим навозцем, замер, прислушался. Было тихо. Он встал и, пригибаясь, двинулся к заплоту.
