– Ладно, при случае попробую…
Но Владимир Петрович на глаза Мише больше не попадался. Только уже в начале октября, тоскливым вечером, когда по роняющим листья деревьям мерно долбил беспросветный дождь, Миша, зайдя в мрачный, пропахший всяческой мерзостью подъезд, вдруг услышал поскуливающий детский плач. Какой-то пацан тулился в закутке рядом с лестницей, у двери, ведущей в подвал, и, уткнувшись лицом в ладони, тихо и безутешно всхлипывал.
– Эй, парень! – нарочито бодрым голосом окликнул его Миша. – Ты чей? Чего ревешь?
Пацан поднял голову.
– Борисыч, ты, что ли? – тоненьким дискантом отозвался он.
Миша ощутил, как желудок стремительно ринулся к горлу, а сердце, наоборот, камнем ухнуло вниз. Он схватился дрогнувшей рукой за перила и сипло спросил:
– Эй, ты кто?
– Дед Пихто! – угрюмо ответил пацан. – Не узнаешь? Сосед я твой, Владимир Петрович… Дядя Володя… Хотя теперь впору уже Вовиком звать.
Все еще не веря глазам и ушам, Миша с трудом зашевелил губами:
– А чего ты здесь-то? Чего домой не идешь?
– А-а, – махнул рукой пацан. Его неустоявшийся голос то и дело срывался на фальцет. – Чего мне там делать? Тоска! – он снова спрятал лицо в ладони. – И ругаются…
– Да ладно, дядя… – Миша запнулся. – Да брось ты, Петрович. Пошли! – он взял пацана за хлипкое плечико. – Что ж ты будешь тут шастать, как беспризорник?
Владимир Петрович тяжело вздохнул и выпрямился. Ростом он оказался Мише едва по грудь.
– Ладно, пошли, – еле слышно выговорил он. – И в самом деле – куда же мне деваться-то? От себя, Борисыч, не убежишь!..
Больше Миша Владимира Петровича не встречал. Только из-за стенки от соседей все чаще доносился заливистый детский плач. А однажды навстречу Мише попалась Даша, жена Виктора, с позвякивающей сумкой в руке.
– Вот, – сказала она, поздоровавшись, – видишь, чего теперь отцу покупаем?
Она раскрыла сумку: там громоздились бутылочки с детским питанием.
А в середине ноября зябким и хмурым полднем к Мише постучался Виктор.
– Давай к нам, – пригласил он. И уточнил: – Отца помянем.
– Помер?! – ахнул Миша.
– Да нет, хуже, – сморщился Виктор.
– Что уж может быть хуже?
– А вот то! Продал я его…
– Да ты что говоришь!
– Да! Да! Да! – Виктор закрыл глаза и, схватив Мишу за грудки, затряс его изо всей силы. – Ты понял? Продал! Родного отца!..
– Тихо…Тихо… – умиротворяюще проговорил Миша, прикусив себе от тряски язык. – Остынь!
Виктор бессильно уронил руки, скрежетнул зубами.
– Извини, тошно мне… Я ведь не вру. Я и в самом деле его продал… Американцам… Сперва-то хотел его пристроить в нашем мединституте. Куда там! Денег нет, условий нет, то-се, пятое-десятое. А ведь жалко отца-то! Он уже стал совсем, как младенец. Месяцев пяти-шести. Целыми днями, если не спит, то гугукает и пузыри пускает… А что дальше? До чего он докатится? До яйцеклетки?.. Ну, и позвонил одному знакомому мужику в Штаты. Мы вместе учились, а он теперь там устроился очень даже прилично. Так американцы мигом ухватились! И знаешь, сколько мне отвалили? Сто тысяч! Баксов, естественно. Так что я теперь богатей! Вот, брат, какие пироги… – Виктор отвернулся, вытер глаза ладонью. – Пойдем, Миша, помянем отца моего родного, которого я, поганец, заживо продал за сто тысяч сребреников!
