Андрей по-дружески и осторожно спросил его:
– Дружище, ты чем хвор?
Тот застенчиво поднял одеяло и показал кисть руки, прибинтованную к ступне.
– Палец ноги приживляют. Вместо оторванного на руке.
Андрей захлопал глазами. Слов не было. После паузы он похвалил:
– Диковинно! Потрясающий мастер с вами здесь упражняется. Как фамилия врача?
Все молчали.
Андрей оглядел каждого. Он глазами попросил Семёна промолчать, когда увидел, что тот хочет что-то сказать.
– Да, друзья. Это серьёзно! Ладно. Бог с вами!
Он вмиг забыл о них и повернулся к другу. Припомнив прежний опыт вылёживания в больнице, сопоставил, что интересно больному, какие события у них считаются заглавными. В эту минуту вспомнил, как было у него. Многие после операции, в реанимационной палате, отходя от наркоза, ведут себя неадекватно. Он, по рассказу медсестёр, открыл глаза и, словно боясь опоздать («скорей, скорей!»), начал звать хирурга: «Татьяна Матвевна! Татьяна Матвевна!» Её позвали. Она спешила к нему. «Что, Андрей? Что, говори!» «Ручку мне и листок. Скорей. Скорей». В тот же миг у в него руке оказалась ручка. Он еле сжал её. Татьяна Матвеевна удерживала на ладони листок. Он с трудом что-то писал, всё медленней и медленней. И наконец силы оставили его. Тогда ему думалось: важное, откровенное, гениальное, в конце концов. Потом он забыл об этом, а когда выписывался, она сделала ему сюрприз: дала на память этот листок. Он взглянул. Ничего не понимая, взял. Прочёл. Каракули, не детский почерк, а такие удлинённые и пьяно-изогнутые буквы, когда человек знает, как писать, или видел, но не делал этого давно, или же только пробует. Такого свойства почерк часто бывает у малограмотных людей или у бабушек с тремя классами образования. Они, бывает, плачут, когда не могут вспомнить, как пишется та или иная буква. На оборванной половинке листа было написано: «Любовь».
«Ничего особенного» – скажут иные люди. Автор согласен с ними, так как знает, что обычно люди, очнувшись от наркоза, кричат матерные слова, ругают весь свет, оскорбляют и поносят людей. Их поведение сильно схоже с манерой Шарикова в «Собачьем сердце», накидывающегося на своего благодетеля-доктора.
– Рассказывай. Курить не бросил?
– Нет. Из реанимации, когда очнулся, вывозили в коридор, два раза курнул. Обомлел. Состояние, как будто целую жизнь не курил.
– Было-было, – согласился с ним Андрей. – Я после операции целых пять дней не курил. Очень хотел бросить. Не срослось. Как сам? – он сделал вдох, поводил плечами. – Живёшь?
