а в лучшем случае суть никак не более чем фрагменты их поверхностного слоя. Инстанции, много высшие академий мира, убеждают нас в том сильнейшим на свете способом: фактом гибельного поражения жизни. Колоссальное значение XX столетия состоит в том, что его практика ответила на вечный вопрос о научной познаваемости мира – и этот ответ отрицательный! Нам осталось только это заметить… (И если это не свидетельство, не ручательство Высшей тайны бытия, то что же? Сколько еще Чернобылей и какого размера необходимо, чтобы вразумить нас?)
Ложь заключена не в «законе Ома», а в том, что он «выдернут» из реальности, где он действовал наряду с триллионом других, неведомых нам – где его действие обладало мерой, свойственной жизненным процессам – он действовал среди других живых законов, не был отчленен от них. Выдернутый, он так или иначе превращается в служителя мертвого искусственного мира. Можно сказать, что закон «омертвляется» при нашем его познании, и в таком случае мера его «выдернутости» есть и мера его ложности. Внутри Божьего мира научный закон существует в невыявленном, неопознанном, но живом виде, не проявляясь в одиночку, но взаимодействуя с великим множеством таких же. С приходом публичности в научном законе, если можно так выразиться, отмирает душа. Как слепая лошадь, ходящая по кругу, он «работает», служа враждебному искусственному миру: его принудили, заставили, и он утратил жизнь, приобретя ярмо.
Поманив нас познанием мира, аналитический метод оборотился инструментом его преобразования, а там и подавления жизненных процессов Земли. Пренебрежение «деталями» оказывается пренебрежением душой природы и с нею – душой самого субъекта-исследователя, а разорение обеих душ есть прямой результат такого «моделирования». Бесконечное не заменяется конечным, Земля не имеет «форму шара», вода не имеет «формулу Н>2О». Нет двух одинаковых комаров и двух одинаковых молекул, и сама суть живого непрерывно ускользает от анализа, оказываясь то и дело в «мелочах».
Практика обнаруживает в анализе заблуждение не математическое, но глубочайшее! На языке афористическом, не «электрон неисчерпаем, как атом» – в подобных сентенциях истины едва ли больше, чем в рассказах о «людях с песьими головами», – но внутри жизни – снова жизнь, а внутри нее – Тайна, расковыривать которую дозволено до поры, и пора эта явлена нашему веку. Говоря несколько возвышенно, все сущее требует не места в анализе, а
