реагировать, Божий же Промысел – спасти нас или нет.
Ну а как, в самом деле, быть с бесконечно разрастающимися потребностями и с бесчисленными энтузиастами прогресса, куда девать их – внедрителей виртуальных нирванн и овечек Долли, пускателей на Землю солнечных «зайчиков», сверлителей Каспия, заселителей Луны?
Вольно, нет ли «созидать» им далее – зависит и от приятия обществом диагноза происходящего. Не произвол философа-теоретика, но сама практика XX столетия обнажает для всех нас его суть: мы не приблизились ни на йоту к познанию реальной природы, но уже в полноте располагаем инструментами ее сокрушения. Для верующих «в разум» наступил решительный момент: никогда не бывало у оптимистов возможности получить столь бесповоротное подтверждение своей «веры в разум» – либо вместе с пессимистами попытаться подняться с потребительских карачек, обратиться из научного зомби, интеллектуального люмпена в человека, ответственного за живое.
Итак,
признание диагноза – пускай в виде не строго обоснованной аналогии;
признание в ряду других причин прямой вины научного метода;
согласие с возможностью самоизлечения Земли сменой общей сознательной установки;
признание в этой связи первичности природы и приоритетности ее интересов (соответственно, отказ от борьбы с нею и «вырывания тайн»);
ограничение вмешательства в нее только помощью – предоставляя неведомому оправиться самому;
избрание в качестве тактического средства постановку и решение частных (а не глобальных) задач;
переход в связи с этим самой науки от «взломной» функции к охранной, защитной —
таков, если угодно, предлагаемый набор довольно горьких пилюль для приема (поглубже) внутрь.
Не сберегший же землю, не сбережет и океан; не уберегший Землю, не убережет и Андромеду.
