— Костя! — укоризненно перебил Крылов. — Ну как тебе не стыдно измываться над девчонкой? Кстати, — пододвинул Костину рукопись, — и ты небольшой грамотей. Вот пишешь: «Это положение усугубляется…» А что значит «усугубляется»?
Зазвонил телефон.
— Слушаю… Бегу, бегу… Подожди здесь, Костя.
Крылов быстро вошел в стенографическое бюро. В комнате, обтянутой мягкой ворсистой материей, расходящейся от люстры лучами, у одной стены были расположены кабины с тяжелыми, обитыми дерматином, дверьми.
Приглушенно, мягко стрекотали машинки. Старшая стенографистка у телефонного пульта подняла голову:
— Третья кабина, — кивнула Крылову.
Он вошел, сел у столика против стационарно укрепленного микрофона, надел наушники:
— Здравствуй, здравствуй, дорогой Дитрих. Рад слышать твой голос. Как дела?
— Отшень хорошо. У Фау Фау Эи толстая папка документы.
— О Панченко?
— Нет, там Бергер, но еще Панченко, приезжать смотреть…
Крылов рассмеялся:
— Легко сказать — приезжай. Нет повода. Понимаешь, трудно командировку получить… Что? Куда ты пропал? Ты слышишь меня, Дитрих?
— Слышу, слышу… Все есть трудно… Наверно, на процесс военный преступник Бергер есть повод. Через месяц процесс есть будет.
— А копии документов, касающихся Панченко, можешь снять?
— Серьежа, отшень много документы, не знаю, что тебе интересовайт будет. Ты сам должен смотреть приезжать.
— Едва ли, — раздумчиво сказал Крылов. — Ладно, Дитрих, спасибо, поживем — увидим, может, и приеду, только вряд ли.
Они попрощались, и Крылов вернулся в свою комнату.
— Так что значит «усугубляться»? — спросил, усаживаясь в кресло.
— Ну это, — зашевелил пальцами Костя, — как бы это сказать…
— Возьми-ка на полке Даля, найди это слово.
Костя взял словарь, завозился, зашевелил губами.
— Ты когда-нибудь словарями пользовался?
— Сейчас, сейчас… Вот…
— Прочти. Вслух прочти.
Костя медленно прочел:
— «Усугублять — увеличивать, усиливать вдвое, умножать…»
— Так вот, может положение удваиваться, увеличиваться или умножаться?
— Но ведь так все говорят! — запротестовал Костя.
— Нет, не все! Только те, кто уродует свой язык. А вина твоя в том, что употребляешь слово, не зная его значения. И вот она-то может усугубляться. А учитывая, что работаешь в газете, усиливаться вдвое, даже умножаться… Так вот, — заключил он, — не лучше ль на себя оборотиться?
Костя молчал. Помолчал и Крылов.
— Возьми, — протянул он Косте статью, — доработай. Отличная вещь получается. Молодец.
После ухода Кости Крылов зажег свет и сел за свой незаконченный очерк о Максимчуке. Перечитал написанное и вконец расстроился. Не то. Портрет героя не получается. Расплывчато, туманно и вместе с тем крикливо. Появились ненавистные ему напыщенные слова и ватные или тяжелые, как штанга, фразы. Странное дело — в молодости мог за один вечер написать приличный очерк. Чем дальше, тем хуже. Внутренний голос успокаивал — нет, дело не в возрасте, просто строже стал относиться к каждой странице, абзацу, слову. Но все равно, утешение слабое. Чего-то не хватает. Съездить бы в Донбасс на шахту Белянку, где работал Петр, посмотреть, как он жил, познакомиться с родителями, поговорить с шахтерами, знавшими его… Хорошо бы, да упущено время. Уже два новых задания получил. Начнутся упреки, недовольство: почему сразу не поехал, и нечего на шахту ехать, не о ней речь, а о подвиге, и сколько можно тянуть с одним очерком, и так далее.
