Природа идеи воли к власти такова, что она является не системообразующей. Она создает целостность. Поколения ницшеведов, стремясь увидеть систему, не заметили синтеза. Рамки их понимания системности в мышлении и изложении взламывались при столкновении с ницшеанской тотализирующей метасистемностью. По сути ниспровергатели «Воли к власти» «попались» на афористичности мышления Ницше, в которой они усматривали его неспособность долго “держать мысль”, мыслить системно. Именно афористичность мышления оборачивалась фрагментарным разорванным текстом.
Надо признать, что из набора афоризмов в принципе невозможно создать логически-систематический труд, хотя за блеском каждого афоризма скрывается громадная аналитическая работа. Дело в том, что афоризмы, представляя собой некие целостные фрагменты, крайне резистентны к любым попыткам “собрать” их в логическую последовательность. Анализируя ницшевский способ создания текста, американский литературовед П. де Ман пишет: “Если бы заметки Ницше пришлось преобразовывать в логическую последовательность», то «такое предположение само по себе кошмарно и абсурдно…”. Действительно, если перевести Ницше на связанный, логико-диалектический язык в духе, например, Гегеля, то выветрится, аннигилируется сама суть ницшеанства. Ибо Ницше мыслит иначе. Но столь же абсурдна идея перекомпоновать тексты Платона, Канта или Гегеля в ницшеанско-афористическом стиле. Ибо эти мыслители мыслили в духе старой, метафизической парадигмы. Но коль скоро «Бог умер», то разрушается логически построенная на идее Бога картина упорядоченного мироздания, ведь любой текст есть структурирование мира природы и людей. Отныне мир – разорван и эксцентричен. Такому миру может соответствовать только децентрализованная, шизофренная книга, то воспроизводя повторы словно в синдроме навязчивости, то несясь в разные стороны в бешеном ритме эйфории.
И если ницшеанский текст принципиально разорван, не означает ли это, что он имеет дело с дискретным, фрагментарным миром? Что целостность этого мира реализуется лишь как ансамбль фрагментов? Но в таком случае, не означает ли это, что любой другой, то есть связанный текст, представляет собой лишь нашу иллюзию, оторванную от мира?.. Ницше не только не стремится создать на духовном уровне связанность мира, нехватка которой так травмирует человеческое сознание, но, напротив, выставляет напоказ фрагментарность, разорванность мира во всей их ужасающей очевидности, что, несомненно, является еще одним подсознательным поводом к неприятию этой “не-книги”. Его текст выступает как матрица, абсолютно адекватная неупорядоченной, вихревой природе жизни во всей тотальности ее становления. Текст этот можно уподобить “качающейся воде”, изрытой водоворотами, подводными течениями, неожиданными всплесками, чреватой бурями. Этот массив разорван и при этом... целостен. Ницше уподобляется самой природе: он не желает быть для своего текста Богом, все упорядочивающим и систематизирующим. Он хочет создавать тексты как самосоздает себя природа, у которой переливаются в вечной борьбе организующие и разрушающие начала. У книг Ницше по существу нет ни начала, ни конца, их можно, за редким исключением, читать с любого места. Он воссоздает архаическую мощь слова древних, когда оно уже само по себе было громоподобным. Его цель — взрывая традиционную оболочку книги-формы, вернуть выцветшим словам их первозданную силу, установить с читателем ранее невиданные, а главное — более эффективные способы коммуникации. Разрывая привычные логические связи, он хочет ввергнуть читателя в аффективную катастрофу и тем самым сломать ставшие уже невидимыми и вполне привычными путы. Поначалу кажется, что разрозненные фрагменты и обрывки носятся в стохастическом движении по безбрежному и деформированному пространству, будто космический ветер кружит первозданными элементами. Но тот, кто проникнет в ницшевскую Вселенную, увидит, как из хаоса рождаются «танцующие звезды», как они складываются в созвездия.
