Питался я с ними вместе, в основном моллюсками. И сейчас люблю эту пищу с рисом.
Я прошел с ними хорошую школу.
Есть слова — их вслух не произносят, они живут в самом человеке пока он дышит: «я вижу, я слышу, я чувствую, радуюсь и страдаю». В дальних плаваниях, наедине с небом, морем и самим собой я по особому чувствовал и понимал эти слова во мне и людей рядом. Все они, как и я, жили своей вольной жизнью. Никто не забывал о жизни близких на земле. Никто в душу к другому не лез. Каждый сам по себе, а 37 человек, — как один! Удивительное товарищество! Но иногда бывали и резкие высказывания, особенно у буфетчицы кают-компании Матухиной Елизаветы Петровны…
— Спросите, почему в море пошла? — начала она как-то разговор со мной. — Была актрисой, танцевала ведущие партии, муж был, служил, потом все сломалось, а меня уволили, даже на фронт не пустили… Осталась сестренка маленькая, кормить надо… Скоро в институт поступит, добьюсь, чтобы закончила.
Она была вспыльчива, потому многим казалась злой. В ней страдало беспокойное чувство собственного достоинства, а по ее жилистому телу сорокалетней львицы волнами ходило требовательное желание, чтобы мужчины ценили это и проявляли хотя бы внешнее уважение. Была она гордой, пунктуальной в работе и внимательной, о чистоплотности, и говорить нечего… Я замечал, с какой жалостью она смотрела на свои покрасневшие в щелочных растворах руки. Но молчала.
У нее был любовник, гарпунер, грубоватый многоженец, но она хвасталась этой связью. Буфетчица столовой Маша была помоложе ее, но не проявляла никакого интереса к мужской половине. Матросы, веселя свои одинокие души, назойливо спрашивали Машу, почти постоянно, почему она такая, в ответ слышали:
— В море я пришла не за этим, чтобы душу перед каждым открывать… На берегу надоело смотреть на вас, захребетников.
— А мне мужчина нужен каждую ночь, — под хохот матросов язвила Елизавета Петровна — Но я люблю только моего Кирюшу!
— Ой ли! — шутливо спрашивал ее матрос Коля Неволин, самый смелый из моряков, каких я встречал среди китобоев. Непробиваемый ни бурей, ни пожаром. Он, слушая, казалось мне, просвечивал каждого своим стальным немигающим взглядом и старался, не показывать этого. Попроси такого, он заберется на небо.
Когда у нас случился во втором дизельном отсеке пожар, многие, честно говоря, запаниковали. Спас положение стармех. Широв. Он воевал, тонул. Он стоял до конца, и мы задавили огонь. Ему бесстрашно помогал Неволин. В каком-то жалком наморднике-противогазе спускался Коля в отсек. А после этого, чихая, весело смеялся.
