Иногда среди вахты вечерней вздохнет Ивин и прервет молчание:
— Эх, сколько перемыл я гектаров полов в детдоме, сколько ночей просидел в холодной. Был у нас директором детдома старшина. Жестокий солдафон. Ночами таскал к себе в постель девчонок, кто чуть постарше, за американские шоколады… Эх, встретился бы он мне сегодня…
И замолчит. Потом вдруг снова заговорит:
— Дочка растет, скоро годик. Не будет такой бездомной, как я… Скажите, узнает она меня, когда вернусь после рейса или нет? Узнааеет! Когда уходил, она мне это сказала: «Гу-гу-гу» и засмеялась.
— А где ваши родные — что с ними? — спросил я
— Ходил недавно, спрашивал… через окошко… Говорят — по ошибке, нет в живых, смешно! — Ивин скрипнул зубами. — А в нашей квартире на Пушкинской поселилась шишка какая-то.
— И брату ничего не разрешили взять, он заходил к ним…
— А брат где?
— Плавал на зверобоях, говорят — сидит. Горячий парень, как и я. Подломила его жизнь, не устоял, скатился… Но меня удержал…
Однажды он рассказал, как штормовали на норвежских утлых китобойцах:
— Когда начинался шторм, гарпунер становился на руль, в ураган никому не доверял править судном. Качало и било нас ужасно, все над нами шипело и пенилось. Сочилась вода, матрасы и постели были мокрыми. На груди, под ложечкой, кожа становилась красной и начинала шелушиться. О чем только не передумал. Хочешь не хочешь, а поверил: «Кто в море не бывал — тот богу не молился»… Платили копейки, после рейса оставался должен конторе то 13, то 17 рублей.
Однажды я спросил его о Приморье, Владивостоке. На удивленье он ответил без раздумий и просто:
— Люблю Приморье, — наш край! Если придется и воевать за него пойду.
И так у каждого — своя судьба. У некоторых еще пострашней.
— А я сразу попал в хорошую школу, — как-то ожидая швартовки к базе рассказал мне капитан Сереев. — В мореходку на Сахалине меня не приняли, годами не вышел. Прибрал меня к себе отличный дядька, завхоз угольной базы, поставил старшиной баркаса, главным над командой японских пленных в 9 человек. Разгружали они уголь с барж и доставляли на берег. Командовал японец, я в этих делах не разбирался ни бельмеса!
— Твое дело смотреть, чтобы они работали, — приказал мне завхоз…
Японцы были в годах, каждый подходил мне в отцы Они устроили мне местечко у ног шкипера, я был крохотный. Выгрузка шла и при крупной накатной зыби… Лихая, но опасная работа. Наши русские экипажи в кунгасах часто переворачивались, запаздывали, ленились во время выпрыгивать в холодную воду и выносить корму подальше на берег. А японцы нет. Сидят в своих малахаях и чутко ждут команду шкипера. У него длинная бамбуковая палка- не для битья, нет, — для замера дна под кормой баркаса. По команде шкипера японцы спрыгивали в воду, подпирали плечами борта и весело выносили баркас вместе с волной на берег. Они были рады концу войны, радовались, что остались живы, что скоро вернутся домой. Не любили наших, боялись, но были послушны. И добрыми ко мне.
