Примерно через час грохот сменила музыка: мелодии из «Звуков музыки» и песня «Michael, Row Your Boat Ashore»[92] – три-четыре такта той или другой мелодии повторялись в её голове с оглушающей мощностью. «Я прекрасно понимала, что никакой оркестр не играет неподалеку, что музыка – внутри меня, – говорила она. – Я боялась, что схожу с ума».
Врач посоветовал миссис С. постепенно сокращать дозу преднизона, она обратилась к неврологу, и тот предложил ей пройти курс лечения валиумом. К тому времени слух её снова пропал, но ни это обстоятельство, ни лечение валиумом, ни снижение дозы преднизона не повлияли на её галлюцинации. «Музыка» продолжала громко и навязчиво играть в ее голове и замолкала лишь в моменты, Когда миссис С. удавалось чем-то занять свой ум, – например, во время беседы или игры бридж. Репертуар её галлюцинаций несколько расширился, но всё ещё оставался довольно ограниченным и заурядным и состоял, в основном, из рождественских гимнов, партий из мюзиклов и патриотических песен. Она отлично знала все эти мелодии – она была одаренной пианисткой и часто играла их во время учёбы в колледже, на вечеринках. Я спросил ее, почему она воспринимает эту «музыку в голове» как «галлюцинации», а не как «музыкальное воображение».
«Это абсолютно разные вещи, – воскликнула она. – Это всё равно что думать о музыке или реально слышать её». Она отметила, что никогда раньше не переживала ничего подобного. Галлюцинации фрагментарны – несколько тактов того, несколько этого – переключаются произвольно, иногда прямо на середине такта; как будто сломанный проигрыватель включается и выключается в мозгу.
Все это было непохоже на её нормальное, последовательное и обычно послушное воображение – хотя она согласилась, что оно имело некоторое сходство с навязчивыми мелодиями, которые, как и у всех, иногда звучали в её голове. Но от навязчивых мелодий и нормального музыкального воображения ее галлюцинации отличало поразительное качество звучания. Устав от рождественских и популярных песенок, миссис С. пыталась вытеснить их, заменить, играя этюды Шопена на пианино. «Шопен задержался в моем мозгу на пару дней, – сказала она. – И одна из нот, верхнее Фа, играла снова и снова». Она боялась, что все ее галлюцинации станут такими – превратятся в бесконечное повторение двух или трех, или вообще только одной ноты, высокой, пронзительной, невыносимо громкой, «подобной тому верхнему Ля, которое Шуман слышал перед смертью»
